Гильотина в подарок

Пятиэтажное здание из красного кирпича, почерневшее от времени, выглядело огромной крысой среди мышек – покосившихся деревянных домиков.

– Это общежитие?

– Вы догадливы! – усмехнулась девушка, еще выше задрав подбородок.

Он почувствовал, как она стыдится своего временного пристанища.

– А я вообще родился в бараке, – решил подбодрить ее Полежаев. – Там в одной комнате жили несколько семей, и когда родителям выделили комнату в заводском общежитии, они прыгали до потолка от радости.

– На этот раз вам нелегко будет испытать радость.

Она подвела Антона к пожарной лестнице.

– Я живу на третьем этаже.

– Вполне достаточно. – Он пожал плечами и посмотрел на небо. Звезды горели все ярче.

– А вы, Полежаев, герой! – первое, что услышал Антон, когда залез в окно.

Девушка нервно дымила сигаретой и странно, будто не узнавая, смотрела на него.

– Серьезно? – переспросил он. – А мне как-то не по себе. Словно своровал что-то.

Он огляделся по сторонам. В чистенькой девичьей комнате стояли две кровати, стол и пара стульев.

– У вас уютно.

– У нас как везде. А вы, может быть, присядете?

– Спасибо.

В новой обстановке он чувствовал себя неуверенно. К тому же вдруг накатило раскаяние. Захотелось домой, к Маргарите, к дочке. В его планы не входили комната общежития, романтическое лазание по пожарной лестнице и курящая девица с длинными ногами. Полежаев рассчитывал на уединение. Двух суток одиночества достаточно, считал он, чтоб разобраться в себе. И Маргарита тоже о многом подумает. Как дальше жить вместе. А теперь что получается? Он опустился до пошлейшего обывательского чувства мести. (По крайней мере так это выгладит.) И проведет время в обществе молоденькой девушки.

– Через полчаса будем ужинать.

За своими тяжелыми думами Антон не заметил, как она выпорхнула из комнаты и вернулась, чтобы сообщить радостную весть.

«А Маргарита обычно возится не меньше часа», – подумалось ни с того ни с сего.

На ужин была жареная картошка и куриные окорочка. Жирные американские окорочка, которыми завалены прилавки города. Дешевая пища для бедных. Маргарита их тоже частенько покупает. И тоже жарит с картошкой.

Он не поднимает головы, уткнувшись в тарелку. Смущение нарастает. Зачем он здесь? Как все глупо!

– Может, по рюмке водки? – пытается она разрядить обстановку. – Надо же выпить за знакомство!

– Действительно, – соглашается Антон. – Я даже не знаю, как вас звать.

– Ида.

Стеклянные рюмки издают гулкий звук при столкновении, будто извиняются.

– Так просто?

– А вы как думали?

– Семирамида!

– Я бы повесилась!

И вовсе у нее не высокомерный взгляд. Глаза добрые, тихие. Ямка на подбородке исчезает при улыбке. Губы размягчаются. Так она снимает маску. Может, только для него! Ведь он явился без маски. «Все мы смешные актеры в театре Господа Бога», – любил он декламировать еще на университетских вечерах. Но всегда противился жизненному лицедейству. Теперь же перед ним сидит актриса. Пусть начинающая актриса. Ей нельзя верить. И все-таки эта улыбка…

– Может, будет лучше, если вы позвоните жене и вернетесь, пока не поздно?

Теперь она презрительно ухмылялась. Поспешила снова нацепить маску. Видимо, не привыкла еще без нее.

– Я оставил записку.

В этой записке было всего три фразы: «Больше так не могу. Поживу два дня у друга. Люблю тебя. Антон».

– Тогда давайте спать, – запросто предложила Ида. – У меня с утра репетиция…

– Вы только не подумайте… Положение у меня не безвыходное. Вовка спьяну наболтал. А вообще у нас с Маргаритой счастливый брак. Мы любим друг друга. Завтра я уеду. Честное слово. Вы на репетицию, а я – домой. Просто захотелось побыть одному. Иногда есть в этом нужда. На этот раз ничего не вышло, ну и Бог с ним! А вам хлопот никаких! Я лягу там, где прикажете. А завтра меня уже не будет!

– Уже не будет… – машинально повторила она и закурила.

– Да-да, – уверял он ее и себя, – завтра я вернусь домой, и вы будете вспоминать об этом приключении как об анекдоте. Пьяный Вовка вас попросил приютить человека, а человек оказался…

– Побитой собакой!

Она опять задрала подбородок и презрительно опустила ресницы. Нервно загасила окурок в грязной тарелке и принялась убирать со стола.

– Зачем же вы так? – Он не мог смотреть ей в глаза, потому что чувствовал правдивость ее слов. – Ведь вы добрая, Ида.

– Нет, я злая! А вы завтра вернетесь к своей любимой жене!

Она быстрым шагом направилась к двери, умело балансируя стопкой посуды.

– Завтра же! – повторила она с порога и еще умудрилась хлопнуть дверью.

Сентябрь в том году выдался на редкость теплым. Окно целыми днями не закрывалось. И мертвые листья клена тихо ложились на подоконник и даже на стол, за которым Полежаев пытался делать записи в своем дневнике.

Он прожил в общежитской комнатушке Иды неделю. Он не понимал, что с ним происходит. Старался все разложить по полочкам, исходя из жизненного опыта и мировой литературы. Бумага – самая терпеливая вещь в мире – может вынести даже излияния запутавшегося экспедитора.

Он запутался.

Он теперь не ходил по улицам родного города, а парил.

– Антон Борисович? – как-то окликнула его бывшая ученица. – Что с вами?