Гильотина в подарок

– Что со мной? – спросил он ее.

– Вы совсем-совсем другой! Помолодевший, мечтательный…

– Я влюбился!

– Серьезно? – Она смотрела восхищенными глазами. Ведь для нее он оставался учителем русской словесности.

– Серьезнее не бывает! – развел руками Антон Борисович.

Он запутался.

Они как-то сразу зажили по-семейному. Может, потому, что Антон привык жить по-семейному. А может, Ида была создана для семейной жизни, и с ней было по-настоящему уютно.

Он встречал ее после спектакля, заключал в объятья, и потом они уже не чувствовали под ногами земли. Целовались, пока на горизонте не появлялось общежитие. Раньше он осуждал поцелуи в общественных местах, глядел на присосавшихся друг к другу молокососов с негодованием. Теперь же сам уподоблялся им и стыдился себя прежнего. «Нас кто-то склеил» стало у него поговоркой. Она в ответ застенчиво пожимала плечами и улыбалась той самой улыбкой. Он больше не видел ни приподнятого подбородка, ни презрительно опущенных ресниц.

Иногда ее большие тихие глаза наполнялись слезами. Он догадывался о причине этих слез. Ведь и сам порой не мог удержаться и плакал от счастья. Он был так ослеплен и оглушен, что не подозревал, какую страшную боль может она испытывать в самые счастливые минуты их любви.

– Скажи честно: ты любишь свою жену?

– Люблю.

– Она красивая?

– Очень.

– А я?

– Ты тоже очень красивая. Вы разные. Как день и ночь. Как лето и зима.

– Я о другом тебя спрашиваю. Что я значу для тебя?

– Все.

– Но любишь ты ее?

– Тебя тоже люблю.

– Так не бывает!

Он запутался. Он говорил себе: «Завтра», – но возвращение к Маргарите с каждым днем оттягивалось. Что ей сказать? Ведь она обо всем догадается с первого взгляда. Из васильковых глаз брызнут слезы. Она устроит сцену. И другие васильковые глаза, глаза дочери, будут смотреть с осуждением.

И вот наступил день седьмой. Предстояла очередная командировка.

Он решился. Набрал номер своего домашнего телефона.

– Марго, это я.

Молчание.

«Сейчас бросит трубку или начнет с саркастического выпада!» Так бывало раньше.

Маргарита сказала:

– Я соскучилась.

– Я тоже…

Он не врал. Он просто запутался.

Он пообещал ей, что вернется через десять дней, но командировка была всего на три дня. А значит, еще целая неделя. Неделя счастья с Идой.

Под равномерный стук вагонных колес хорошо думается и находятся ответы на многие вопросы. А еще можно излить душу случайному попутчику, и тот придет на помощь с мудрым советом. Но жизнь и любовь Антона Полежаева, как жизнь и любовь вообще, не поддавались никакому научному анализу; не попадали в общий ритм вагонных колес, не нуждались в советах случайных попутчиков.

Он вернулся, но ясности не было. Было только беспечное решение – пустить все на самотек.

Прямо с вокзала поехал в театр. Успел к окончанию утреннего спектакля. Оставил сумку у вахтера. Вбежал на второй этаж, где располагались женские гримуборные.

Ида, в русском сарафане, в парике с хулиганскими косичками, в ярком гриме, курила на лестничной площадке и вела непринужденную беседу с румяным парнем в косоворотке. Она высоко задрала подбородок и презрительно опустила ресницы. За время его отсутствия вновь надела маску.

Антон замер за несколько ступенек до них. Он всегда отличался деликатностью, но сейчас дело было не в деликатности. Он боялся, что Ида обернется, забыв снять маску. И не снимет ее уже никогда.

– Ида, – тихо позвал он.

Она обернулась. Надменное личико девчонки-забияки вмиг исчезло. Осталась тихая, страдальческая улыбка. Ее улыбка.

– Антошечка, милый мой!

Она провалила свою роль. Она замерла на месте. Ноги подогнулись. Пальцы крепко сжали перила.

Не обращая внимания на ее собеседника, Антон в два прыжка оказался рядом и притянул к себе девчонку-забияку. Ошеломленный парень в косоворотке ретировался.

Ида прижалась к его щеке, позабыв о гриме.

– Как долго тебя не было!..

Впоследствии он с трудом припоминал тот день. Утомительная дорога до общежития уместилась в один длинный пьяный поцелуй. В ее крохотной комнатке с казенной мебелью и засохшими розами в банке (его подарок после первой ночи любви) они не проронили ни слова, в спешке совлекая друг с друга одежду. Незаправленная смятая постель, свидетельница беспокойных снов хозяйки, казалось, тоже изнывала от нетерпения. За окном стоял галдеж – стая грачей, облепив полуголый тополь, готовилась к отлету. Ида еще не успела дотянуться и прикрыть окно. На подоконнике бешено тикал будильник.

Еще он помнил, как нежные подушечки ее пальцев скользили по его затылку: вниз-вверх, вниз-вверх…

Ближе к вечеру она, слегка отстранившись, прошептала:

– Надо хотя бы сварить кофе.

Она могла смаковать наперсточную чашку целый час, мечтательно глядя сквозь стену. Глаза были при этом по-детски широко раскрыты. Он любил ее такой.

– О чем ты мечтаешь?

– О тебе.

– Я тут.

– Пока еще там.

– Глупости!

– Ты ведь любишь ее. И это необратимо.

– Я не хочу сейчас говорить о ней.

– Уже прогресс. – Ида грустно улыбнулась. – А то раньше то и дело расписывал свою счастливую семейную жизнь: «Ах, какая у меня жена! Ах, какая у меня дочка!»

– Прости…