Гималайские маки (СИ)

Сначала Спирит почувствовал касание — медсестра поправила на руке катетер, — а затем услышал, как она тихо переговаривается с собеседником. Ее юный голосок то вспархивал ввысь торопливым щебетаньем, то замолкал, прерываемый отрывистым вопросом или еще более кратким ответом. Ах, молодость… Ах, женщины. Для такого знатока дам, каким вполне заслуженно считал себя Коса Смерти Спирит Албарн, девушка сейчас читалась лучше открытой книги: по ее интонации и торопливости речи он сразу определил, что неведомый собеседник ей симпатичен или вызывает как минимум интерес. Неужели Штейн обзавелся миленькой поклонницей? Медсестра тем временем снова заговорила. М-м-м… Определенно миленькая, ведь обладательница такого канареечного голоска просто обязана оказаться симпатяшкой.

Спирит открыл глаза, чтобы убедиться в верности своих умозаключений, и, удовлетворенный, глубоко вздохнул. Не ошибся. «Канарейка» оказалась молоденькой блондинкой с отличной фигурой — ну просто глаз не оторвать. Впрочем, он и не стал себе отказывать в удовольствии попялиться, пока она записывала показания приборов над его головой, не умолкая ни на секунду. Оставалось только надеяться, что ее смена закончится не скоро и Спирит еще успеет захлопнуть дверцу золотой клетки своего обаяния за этой певчей пташкой, чтобы та почирикала и для него. А пока медсестричка была так захвачена собеседником у окна, что папаше пришлось даже шевельнуться, чтобы она наконец обратила на него внимание.

— О, мистер Албарн, вы проснулись! — дежурно улыбнулась девушка, и Спирит отметил нотки разочарования в ее голосе. — К вам посетитель.

Она окинула пациента профессионально равнодушным взглядом, щебетнула прощание предмету своего интереса и упорхнула из поля видимости. А судя по торопливым шагам, и из палаты. Спирит повернул голову в сторону окна и вынужден был прищуриться от нестерпимой белизны неба, слишком яркой после серых обломков внутреннего мира и тусклых больничных стен. Он даже не сразу сообразил, что у сидящего на подоконнике человека волосы и одежда тоже белые, и это не игра света.

— Выглядишь хреново, — вместо приветствия произнес Соул Итер.

Спирита кольнуло неприятное осознание, что медсестра только что выводила свои птичьи трели для Итера. Флиртовала. А значит, воспринимала его не мальчишкой-подростком, но таким же мужчиной, как и он сам. И даже факт того, что Итер был младше девицы лет на пять-шесть, не охладил ее заинтересованности. А ведь Соул, и правда, вырос. Уже не мелкий сопляк, а молодой человек. С широкими плечами, четко оформленными мышцами рук, проступающим под футболкой рельефом груди… Загорелый под тибетским солнцем, закаленный гималайскими снегами, обточенный горными ветрами, даже взгляд его показался теперь Спириту по-взрослому тяжелым и по-буддистски отрешенным. Коса Смерти вдруг ощутил себя рыхлым беспозвоночным рядом с ирбисом — таким же белым, уверенным в своей силе и мощи хищнике Гималаев.

— Без тебя знаю, — буркнул Спирит в ответ.

Итер спрыгнул с подоконника и, сунув руки в карманы штанов — хоть в этой своей привычке он по-прежнему был похож на самого себя, — отвернулся от Косы Смерти. В отражении на стекле Спирит едва различил рубины глаз молодого человека, задумчиво устремленные в небеса, и растянутые в невеселой ухмылке губы.

— Но если бы не ты, то мне бы сейчас было еще хуже, да? — спросил Соул облака за окном.

Спирит перевел взгляд на руку с катетером и только потом ответил:

— В холодильнике этажом ниже уже неважно — хреново ты выглядишь или нет.

— Спасибо, что нашел в себе силы освободиться от воли шамана.

Все внутри Спирита содрогнулось от неприятного воспоминания, а пиканье кардиомонитора стало невыносимо частым и раздражающим.

Никто не знал… да никто бы не смог до конца понять его чувств в тот момент, когда он, Коса Смерти, в руках Чованга взлетел над Макой. Со свистом рассек воздух. Черным лезвием неотвратимой гибели завис над упавшей дочерью. Не в силах противостоять воле старика, но с ясной головой, с возможностью смотреть, думать, чувствовать. Осознавать. Видеть ее зеленые глаза и скованное неизбежностью смерти тело. Знать, что в этом темном атла́се Мака должна была сегодня кружиться в танце на выпускном балу, а не лежать на мерзлой земле с ободранными в кровь коленями, грязными лодыжками и слипшимися от пота волосами. Понимать, что он, папа, сейчас станет причиной ее последнего в жизни вздоха. А что потом? Разве нужна была Спириту своя собственная никчемная жизнь, когда он в следующее мгновение должен был лишиться единственного ее смысла?

Он боролся. Вел изматывающую бойню с силой духа шамана. Но не мог. Никак не мог освободиться из жестких оков чуждой воли.