Гимн Лейбовицу

Забыв строгий наказ аббата – не ждать впечатляющих или чудесных доказательств призвания свыше, послушник опустился на колени, вознес благодарственную молитву и дал обет прочитать две декады молитв за душу старого паломника, указавшего на камень, за которым находилось убежище. «Желаю тебе поскорее обрести голос, мальчик», – сказал путник. Только сейчас послушник заподозрил, что паломник имел в виду «Голос» с большой буквы.

«Ut solius tuae voluntatis mihi cupidus sim, et vocationis tuae conscius, si digneris me vocare…»[12]

Пусть аббат решает, говорил этот «голос» на языке случайностей или на языке причины и следствия. Пусть Promotor Fidei[13] полагает, что до Огненного Потопа фамилия «Лейбовиц», возможно, была довольно распространенной, и что инициалы «И. Э.» могут с равной вероятностью означать как «Исаак Эдуард», так и «Ичабод Эбенезер». Для Фрэнсиса существовал только один вариант.

Из далекого аббатства по пустыне полетели три ноты колокольного звона, а затем, после паузы, прозвучали еще девять нот.

– Angelus Domini nuntiavit Mariae[14], – покорно отозвался послушник и, подняв взгляд, удивленно заметил, что солнце превратилось в жирный алый эллипс и коснулось западного горизонта. Каменная стена вокруг жилища Фрэнсиса еще не была достроена.

Прочитав молитву, он поспешно сложил бумаги в старый ржавый ящик. Знамение свыше не обязательно должно вызывать стигматы, полученные в бою с дикими зверями или при попытке подружиться с голодной волчьей стаей.

* * *

К тому времени, когда на небе появились звезды, он уже сделал все, чтобы укрепить свое убежище. Защитит ли оно от волков? Это еще предстояло проверить, и притом довольно скоро. С запада до него уже несколько раз донесся волчий вой. Фрэнсис снова развел костер, однако было слишком темно, чтобы искать лиловые плоды кактусов – его единственную пищу, если не считать горстки сухого зерна, которую он получал по воскресеньям от священника, обходившего послушников со святыми дарами.

Сегодня ночью чувство голода терзало его меньше, чем горячее желание поскорее прибежать в аббатство и сообщить о находке. Однако поступить так – означало отказаться от своего призвания. Даровали ему знамение небеса или нет, но Великий пост он должен провести здесь, в бдениях, словно ничего особенного и не произошло.

Сидя у костра, брат Фрэнсис сонно смотрел в темноту – туда, где находилось Убежище Радиации, и пытался представить себе, что на этом месте возвышается величественный собор. Эта фантазия радовала его, хотя с трудом верилось, что этот удаленный уголок пустыни будет выбран в качестве центра будущей епархии. Ладно, пусть не собор, церковь поменьше – церковь Святого Лейбовица в Пустошах, окруженная садом и стеной, с гробницей святого, к которой из северных земель стекаются потоки паломников с препоясанными чреслами. «Отец» Фрэнсис из Юты показывает пилигримам развалины, даже проводит их через «Второй Люк» к чудесам «Закрытой Среды» и дальше, в катакомбы Огненного Потопа, где… где… А потом он отслужит мессу у камня-алтаря, в котором заключена Реликвия святого – лоскут мешковины? нитки из петли палача? отстриженные ногти со дна ржавого ящика? А может, «ПРОГРАММА СКАЧЕК»?

Фантазия брата Фрэнсиса увяла. Его шансы стать священником стремились к нулю. Братья Лейбовица – не миссионерский орден, и священники им были нужны только для самого аббатства и нескольких небольших монашеских общин в других местах. Более того, официально «святой» еще считался всего лишь блаженным и не будет объявлен святым до тех пор, пока он не сотворит еще несколько достоверных чудес, подкрепляющих его причисление к лику блаженных. Хотя, в отличие от канонизации, статус блаженного не являлся доказательством святости, это давало монахам ордена Лейбовица право официально поклоняться своему основателю и покровителю. В мечтах брата Фрэнсиса церковь уменьшилась до размеров придорожного алтаря, а река паломников превратилась в ручеек. Новый Рим занимали другие дела – например, официальное решение по вопросу о сверхъестественных дарах Святой Девы. Доминиканцы утверждали, что непорочное зачатие подразумевает не только наличие неотъемлемой благодати, но также то, что Пречистая Матерь обладала теми же сверхъестественными дарами, что и Ева до грехопадения. Теологи других орденов, признавая эту гипотезу благочестивой, тем не менее отрицали ее, заявляя, что «существо» может быть «изначально невинным» и при этом не обладать сверхъестественными дарами. Доминиканцы стояли на том, что данное убеждение всегда имплицитно присутствовало в других догматах – таких как Успение (сверхъестественное бессмертие) и Непогрешимость (сверхъестественная принципиальность). Пытаясь разрешить спор, Новый Рим, похоже, канонизацию Лейбовица отложил в долгий ящик.