Гимн Лейбовицу

– По-моему, это абстракция или, возможно, трансцедентальная величина, выражающая мысль блаженного Лейбовица.

– Браво! А о чем он думал?

– Ну… о проектировании схем, – сказал Фрэнсис, найдя термин в блоке текста в нижнем правом углу листа.

– Хм, а к какой дисциплине относится это искусство, брат? Какой у него род и вид, в чем его особенности и отличия? Или же оно – всего лишь «случайность»?

Фрэнсис подумал, что Джерис перегибает с сарказмом, однако решил ответить мягко:

– Вот здесь я вижу столбец чисел и его заголовок: «Номера электронных деталей». Когда-то существовало искусство – или наука – под названием «электроника», которая, возможно, была одновременно и наукой, и искусством.

– Ага! Таким образом, мы разбираемся с «родом» и «видом». Теперь, если позволишь, я перейду к «отличиям». Что именно изучала «электроника»?

– Это также записано. – Фрэнсис перевернул Реликвию вверх дном, пытаясь найти хоть что-нибудь, что сделало бы чертеж чуть более понятным. До сих пор все его усилия были тщетны. – Электроника изучала электрон, – объяснил он.

– Воистину, так и написано. Поразительно. Прошу тебя, скажи, что такое «электрон»?

– Ну, судя по обрывочным сведениям из одного источника, электрон – это «отрицательный завиток небытия».

– Что? Как же можно отрицать небытие? Разве это не превратило бы его в бытие?

– Возможно, отрицание относится к «завитку».

– А! Значит, тогда есть и «незавитое небытие», да? Ты уже выяснил, как раскрутить завиток небытия?

– Пока нет, – признался Фрэнсис.

– Не унывай, брат! Какие они, наверное, были умные, эти древние, раз умели раскручивать небытие. Продолжай в том же духе, и узнаешь, как это происходит. И тогда среди нас появится «электрон», да? А что мы с ним будем делать? Положим на алтарь в часовне?

– Ну ладно, – вздохнул Фрэнсис, – я не знаю. Но я верю в то, что когда-то «электрон» существовал, хотя понятия не имею, когда он был создан и для чего предназначался.

– Как трогательно! – усмехнулся иконоборец и вернулся к работе.

Насмешки брата Джериса печалили Фрэнсиса, однако он был по-прежнему предан своему проекту.

В точности воспроизвести каждую отметину, кляксу и пятно оказалось невозможно, но качество копии было достаточно высоким, чтобы обмануть глаз с расстояния в два шага, и поэтому она годилась для демонстрации, а оригинал, следовательно, можно было опечатать и убрать на хранение. Завершив работу, брат Фрэнсис ощутил разочарование. Рисунок получился слишком… голым. Ничто не заставляло с первого взгляда предположить, что это священная Реликвия. Стиль был лаконичный и непритязательный – возможно, вполне соответствовавший характеру самого блаженного, и все же…

Скопировать Реликвию оказалось недостаточно. Святые были скромными людьми, которые прославляли не себя, а Бога, и поэтому возвеличивать их следовало другим. А «голая» копия получилась холодной, скучной и никак не напоминала о святых качествах блаженного.

«Glorificemus»[20], – думал Фрэнсис, работая над многолетниками. В данный момент он переписывал текст псалмов, чтобы затем его могли заново переплести. Он остановился, желая снова найти нужное место в тексте и обратить внимание на его смысл – после многих часов переписывания он уже вообще перестал читать и лишь позволял руке писать буквы, которые видели его глаза. Сейчас он копировал четвертый псалом покаяния, молитву царя Давида о прощении: «Miserere mei, Deus…[21] ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною». Стиль страницы перед его глазами совсем не соответствовал смиренной молитве. Букву M в слове «Miserere» украшала инкрустация из сусального золота, причудливый узор из фиолетовых и золотых нитей заполнял поля и свивал гнезда вокруг восхитительных заглавных букв в начале каждого стиха. Какой бы скромной ни была сама молитва, страница была великолепной. Брат Фрэнсис переносил на новый пергамент только текст, оставляя место для роскошных заглавных букв и полей – столь же протяженных, что и сами строки. Другие мастера окружат написанные простыми чернилами буквы буйством цветов и создадут живописные заглавные буквы. Он учился иллюстрировать книги, однако еще не обладал достаточным умением, и поэтому работать с сусальным золотом ему не доверяли.

Gloreficemus. Он снова подумал про светокопию.