Гимн шпане

Я машинально поднялся по ступеням и толкнул деревянную дверь; нет, не бросит, значит, снова жмот, прокомментировал старик. А в церкви только что началась месса, народу почти не было, так, несколько человек, страница сто семьдесят четыре, объявил кюре с высоты кафедры, я, чтобы не выделяться, тоже взял книжицу со стеллажа при входе и старался не отставать. Честное слово, это была первая в моей жизни настоящая месса. Я вошел последним, за мной никто не увязался, все напоминало фильмы Хичкока, когда герой оказывается в необычном многолюдном месте, злодеи тоже там и пытаются пришить его по-тихому, но никто ничего не замечает; тем временем кюре входил в раж, завывая: Благодарим Тебя, Отче наш! Я понял, что за мной никто не гонится, ни грабители, ни демоны, просто крыша поехала, и в тот момент, когда я это почувствовал, в церкви воцарилась торжественная тишина и гулким эхом разнеслось: Помилуй, Господи, Церковь Твою и убереги ее от Зла — вот бред, я сам все выдумал, в медицине это называется манией преследования, но, если разобраться, ничего удивительного, с таким грузом в рюкзаке кто угодно повредится в уме — Да пребудет сила и слава Твоя во веки веков! По соседству со мной визжала дурным голосом какая-то старуха, я хотел сказать ей, мол, совсем необязательно так надрываться, но сдержался. Большинство прихожан были в возрасте, молодых совсем немного, одна из них, женщина лет тридцати пяти, преклонила колени прямо на полу, а хор в глубине затянул: Аминь! Да приидет Господь наш! Аминь! Да приидет царствие Твое! Аминь! Учитывая, что я перенес небольшой нервный срыв вкупе с приступом паранойи, сейчас мне бы не помешал отдых, по крайней мере спокойная обстановка. Да приидет тот, кто свят, да раскается тот, кто грешен. Пение закончилось, и кюре начал проповедь; боже, какая чушь, заметил кто-то позади меня, это был тот самый нищий, грязный, зловонный, старушки из первых рядов обернулись, но никто не сделал замечания. Все мы грешны и должны относиться к ближнему с состраданием и любовью — возлюби брата твоего, как самого себя, учил нас Христос. Нет на тебе благодати, сказал нищий довольно громко, так что и впереди должны были услышать, не дано тебе это. Все заслуживают любви, ибо все мы, как ни различны, едины в любви нашей к Иисусу Христу и едины в святой вере. Да ни фига, крикнул нищий, и сделал шаг в сторону, оказавшись таким образом в центре прохода, лицом к лицу с кюре. Монах тихонько к алтарю идет, /Целует пылко крест простой, /Недруг, припав к земле святой, / Себя жестоко в грудь он бьет, / О, Боже, провинился я ужели ? / Ведь сорок лет живу на свете, / Смиряю плоть свою в обете /И в пост, и каждый день недели. Кюре молчал, все, кто был в церкви, смотрели на декламатора. Угодны коль тебе мои мученья, / Дай мне награду по труду, / Лишь ночь покоя и забвенья. Никто не шевельнулся, нищий все стоял, покачиваясь, в центре нефа, тогда кюре спустился и подошел к нему: да-да, я с вами согласен, Жюль Лафорг [55] — замечательный поэт, но поймите, сейчас идет месса, — он бережно взял несчастного под руку и подвел к скамье, — мне будет очень приятно поговорить с вами о поэзии, но не здесь и не теперь. Должно быть, Мари-Пьер уже приехала, так что я оставил грешников решать их проблемы и вышел наружу.

Только я занял свободный столик, как она явилась с этакой недовольной миной, я хотел ее поцеловать, но она отстранилась: нам надо поговорить, пойми, так больше не может продолжаться. Официант спросил, что мы будем пить, я заказал, виски, Мари-Пьер «Мартини», уже полгода как я забыл про воду с мятой, а она про лимонад; да на что ей жаловаться, может, жизнь стала слишком легкой? На меня посыпались обвинения: и такой я, и сякой, ты понимаешь это или нет? Она считала, что мое состояние резко ухудшилось, ты меня слышишь, спрашивает, конечно, говорю, но в голове зудела одна-единственная фраза — как ни глупо и ни банально, из песни группы «Дорз», «This is the end, my friend» — и треск пулеметов из «Апокалипсиса сегодня» [56]; ладно, сказал я, мы сейчас пойдем в дом, и ты заберешь свои вещи, она так и обомлела от неожиданности: ты правда хочешь, чтобы я ушла? Нет, отвечаю каким-то деланным, идиотским тоном, нет, но что я еще могу предложить? Не удерживать же тебя силой, говорю, и вижу, что у нее как гора с плеч упала.

По дороге в Шатильон мы молчали; добравшись в такси до сервиса, я получил свою тачку, и мы поехали домой, я не чувствовал ни грусти, ни печали, только опустошение и усталость.