Гинекологическая проза

По словам Татьяны Ивановны, наблюдающего Машу врача, никаких проблем ни с беременностью, ни с самой Машей не предвиделось, токсикоз явного вреда наделать не успел, роды вторые, женщина здоровая, все будет замечательно. Маша и сама, в общем, догадывалась, что с ней все будет замечательно, но такое всегда приятно слышать, особенно из ответственных источников. Единственно, Татьяна Ивановна шутливо посоветовала Маше с родами не тянуть, по возможности не перехаживать, так как срок у нее – к концу июля, а с первого августа Центр закрывается на ежегодную чистку и профилактику. Информацию Маша к сведению приняла, но глубоко задумываться над ней не стала, потому что представить, что это дитя что-то там пересидит… Чушь. Она даже пожаловалась Татьяне Ивановне на детскую подрывную работу, та глянула на живот, привычно огладила его рукой, потом сделала какое-то неуловимое хватательное движение и спросила:

– Здесь скребет?

Маша подтвердила.

– Так это пятка, – удовлетворенно кивнула врач. – Вот, смотри, я ее держу. Пятка, это ничего, она гладкая, ею не поцарапаешь.

Она взяла Машину руку и провела, сильно прижимая, по животу и под рукой Маша действительно почувствовала на мгновение круглую выпуклость маленькой пяточки, и тут же дитя дернулось недовольно, выдрало ногу и мстительно садануло Машу под ребро.

– Да, такой герой, пожалуй, действительно, долго не засидится, – усмехнулась Татьяна Ивановна. – Мальчика хочешь?

– Да ни за что! – воскликнула Маша. – Спасибо, есть уже. Мне бы девочку, дочку…

– Постараемся, сделаем и дочку, – согласилась врач.

Под конец Маше велено было, если все будет в порядке, приходить каждые две недели и в промежутках следить за давлением – измерять два раза в день, а если что – являться немедленно. Маша послушно кивала, думая про себя, что никакого «если что» с ней, конечно же, не произойдет.

Вскорости Маша с Колькой перебрались на дачу. Дача была замечательная, генеральская, полученная еще Машиным дедом в незапамятные времена – огромный участок в сорока километрах к северу от Москвы.

Сам дом был тоже огромным, все немалое семейство: Маша с Колькой, мама с папой, бабушка и брат Иван с молодой женой, помещалось там без труда и как бы растворялось в многочисленных темноватых его комнатах, собираясь вместе только к обеденному столу. Завтракать и ужинать все могли когда попало, это определялось личным режимом дня каждого, но обед – нерушимая семейная традиция. Накрывался здоровенный стол на террасе, на середину его водружалась торжественная супница, и общество стекалось к трапезе. Обедали долго, шумно и весело, а потом, отяжелевшие и полусонные, разбредались снова по дому – спать.

Помимо домашних, на дачу часто наезжали разнообразные гости – дом славился уютом и хлебосольством, но даже нашествие гостей не могло смутить тишины и покоя.

Жить на даче Маше было, пожалуй, лучше, чем в Москве, тут она была избавлена от готовки и хлопот по дому, которые начинали тяготить ее в последнее время. Кроме того, здесь все время была мама, можно было ходить за ней по пятам и приставать, что-де живот большой и мешает, что жарко – никаких сил нет, что один противный ребенок проскреб дыру в животе, а другой противный Колька носится целыми днями на велике неизвестно где, мужа тоже нету и вообще она, Маша, несчастная сирота. Мама всегда с готовностью жалела «сиротку Хасю», и довольная Маша, получив свою порцию любви и заботы, уползала к себе на второй этаж. Там, в комнатке, заваленной старыми журналами, она читала детективы в больших количествах, жевала сушеные яблоки и размышляла над будущим детским именем, что, впрочем, плохо получалось из-за неопределенной половой принадлежности.

Дачная жизнь имела один существенный недостаток – там не было телефона. Поскольку телефон был единственной возможностью общения с Сашей, Маше приходилось как минимум раз в неделю ездить в город. В принципе, она не имела ничего против, поездки можно было совмещать с визитами к врачу, кроме того они придавали жизни разнообразие, надо было собираться, одеваться, принимать городской приличный вид. Живот, еще отросший на дачной свободе, совершенно не желал поддаваться какому-либо насилию и упихиваться в цивильные платья, пришлось совместно с мамой сшить для него летний комбинезон, зеленый в веселую клеточку. Брат Иван, едва увидев Машу в новом наряде, тут же прозвал ее «наша гусеница». Прозвище, данное отчасти за цвет комбинезона, отчасти за новые нерасторопность и плавность движений всегда раньше быстрой, порывистой Маши, мгновенно прижилось, и ближние скоро вообще перестали называть Машу как-то иначе.

– А где наша гусеница?

– Да вон, к гамаку поползла, – так и слышалось на участке.

Маша не обижалась на домашних, но, добравшись до телефона, не упускала случая пожаловаться мужу:

– Они меня там гусеницей дразнят, я это пузо уже еле таскаю, а тебя нету, заступиться некому, приезжал бы ты уже скорей, что ли…

– Ты не гусеница, ты пузеница, – смеялся Саша в ответ.