Гёте. Жизнь как произведение искусства

Итак, только любовь, дружба, искусство и наука должны придавать смысл и ценность его жизни. Что касается любви, то домашний очаг и любовь Кристианы делают его счастливым. В собрании двустиший того времени, объединенных под общим названием «Кто-то» и адресованных Кристиане, есть стихотворение:

Знаешь ли сладостный яд неутоленной любви?
Он душу сжигает дотла и новые силы дает.
Знаешь ли силу любви, утолившей жажду по ней?
Соединяет тела, но дарит свободу душе[1122]

.

Гёте чувствовал заботу Кристианы, но она ничуть не стесняла его. Он гордился своей маленькой семьей и при этом в каком-то смысле продолжал жить холостяцкой жизнью – привязанный к дому, но свободный духом. Эта любовная связь со временем превратилась в приятную привычку:

Сложно любовь победить, но как только привычка
Прибавится к ней, ты о победе забудь[1123]

.

Теперь Гёте не нужно было прятать свою семью от посторонних глаз. Из охотничьего дома у городских ворот Гёте вместе с сыном и Кристианой переехал в заново отстроенный представительный дом на Фрауэнплан – герцог преподнес другу этот роскошный подарок летом 1794 года в знак благодарности за то, что Гёте сопровождал его в военных походах. 21 ноября 1793 года Кристиана родила третьего ребенка (второй родился мертвым за два года до того) – Каролину. «Вот уже несколько дней, как у Гёте есть еще дочурка, – писала Шарлотта фон Штейн своему сыну Фрицу, – он этому ужасно рад и уже все уши нам прожужжал про свое отцовство»[1124]. Но через две недели ребенок умер. Гёте не находил себе места от душевной боли: он катался по полу, не в силах справиться со своими страданиями.

Что касается дружбы, то, вернувшись с войны, Гёте стал уделять больше внимания своим дружеским связям. Отныне он чаще писал Кнебелю и Якоби и старался регулярно встречаться с теми, кто жил в Веймаре, в первую очередь с Гердером и Виландом. Когда вокруг бушует стихия, нужно держаться вместе, говорил он друзьям. Переводчик Гомера Фосс, гостивший у Гёте в Веймаре в начале лета 1794 года, пришел в восторг от дружеских встреч в доме на Фрауэнплан: «Гёте обратился ко мне, спросив, почему я так быстро уезжаю, – рассказывает он в одном из писем своей жене, – и не хочу ли я остаться еще на один день. <…> Я пошел с Гердером в его кабинет выкурить трубку. <…> Нас позвали к чаю, и за столом мы встретили Виландов, Гёте, Беттингера и фон Кнебеля. Меня окружили со всех сторон и стали расспрашивать про мои изыскания о Гомере. <…> Ко мне подошел Гёте, пожал руку и поблагодарил за моего Гомера. То же сделал и Виланд. <…> За столом разговор о гомеровском эпосе и его эпохе продолжился. <…> Мне пришлось рассказывать еще про гомеровский род. Все казалось новым и приятным. Мы развесились не на шутку: рецензировали библейских патриархов под несмолкаемый хохот, а Гердер смешил всех в роли адвоката. Пунш и вино лились рекой. Гёте сидел рядом со мной и был в таком приподнятом настроении, в каком его редко увидишь. Разошлись уже после полуночи. По дороге домой Виланд обнимал меня и лез целоваться»[1125].

Что касается науки, в которой Гёте также искал опоры в эти тревожные дни, то она стала для него неиссякаемым источником наслаждения. Когда к нему приходили с политическими новостями или мнениями, он любил встретить гостей рассказами о внутренностях лягушки или анатомии улитки. Не оставляли его равнодушными и головные мышцы у козы. Он разрабатывал схемы для масштабного трактата о морфологии растений и животных. Осторожно, кончиками пальцев раскрывал он семенную оболочку соцветий, изучая свойства однодольных растений. Под давлением Гёте герцог выделил из казны средства на создание ботанического сада и института в Йене. Руководить ими был приглашен биолог Карл Бач. Надзор за работой новых заведений входил в обязанности самого Гёте, причем выполнял он их порой даже с бóльшим рвением, чем обязанности директора театра.

К прежним научным интересам добавились новые – оптика и теория цвета. Главную мысль своего учения о цвете, которая оставалась неизменной вплоть до публикации «Труда о природе цвета», Гёте сформулировал еще в дни осады Майнца летом 1793 года: «1. Свет есть самая простейшая, неразложимая, однородная сущность из всех нам известных. Свет не является составным. 2. Тем более составным из цветных компонентов. Всякий свет, который приобрел цвет, темнее бесцветного света. Светлое не может быть составлено из темного»[1126]. Стало быть, светлый свет не может содержать цветовой спектр, как утверждал Ньютон. Цвета, согласно учению Гёте, возникают не «из света», а «на свету», т. е. там, где свет сталкивается с другим носителем. Свет Гёте рассматривает как прафеномен.