Если снять с весов истории все истории, все достижения материальной культуры, если выкинуть все услады пеласго-монических мистерий и самофракийских святодействий, весь социально-государственный пафос цивилизаций, то что же останется на долю гиперборейских исканий? Как будто всё уже налицо, всё в щедрых запасах реализма и идеализма, всё на месте, всё на своём череду. Однако если заглянуть в глубину души, умирающей от голода среди столов, заставленных яствами из всех богатств Прозерпины и Диониса, мы услышим не умолкающее требование ещё чего-то нового. Не хватает руководительного света высших идей, завершительной гипотезы единства, монистически-солнечной родины духа, концепции полнейшего перерождения человека в героя, в сверхчеловека, цельного и совершенного во всех своих частях и проявлениях, покончившего со всеми своими земными трагедиями.
Будет некогда день, когда человек станет, как солнце. Он будет светел насквозь. Воля и чувство его будут одно. Никакого разлада, никакого раздвоения, сама мысль о преступности, о злодеяниях отпадает навсегда. Ночи не будет. Смерти не будет. Времени не будет. Новый Аполлон расстреляет все тучи, обложившие небо, и всё в мiре, рожденное солнцем, вернется в солнце на беспредельные времена. Об этом вздыхает и наука, вся монистическая философия новых дней, может быть новая религия мiра, слагающаяся где-то в неисследуемых недрах метущегося духа.
Хвала солнцу!
Дифирамб