Читаем Гиперборейский Гимн полностью

Аристотель указывает на то, что греческая трагедия явилась в результате длинного ряда исторических эволюций, пережитых дифирамбом. Но ни у него, ни у других древних исследователей мы не находим никаких точных данных осуществления этих эволюционных этапов, о переменных вариантах этой песни в честь Диониса, на заре Эллинской истории и в эпоху литературного расцвета и гражданского преуспеяния страны. Пиндар говорит о древнем стиле дифирамба в отличие от нового. Но в пиндаровском дифирамбе нет антистроф. Очевидно, Пиндар под новыми дифирамбами разумеет свои собственные, контраст дифирамбам старого стиля, с повествовательным характером и с антистрофами. Но, присматриваясь к уцелевшим обрывкам и осколкам древнейшей письменности, к экстатическому творчеству живого, восприимчивого и необыкновенно отзывчивого народа, мы должны признать, что за антистрофическим дифирамбом, на верху архаической лестницы, у самых истоков складывающейся народности, имеется ещё одно родоначальное подобие позднейших, более культурных вариантов. Во главе всей истории дифирамба улавливается грубый остов народной песни, одновременно вокальной и плясовой, экзальтированной до самой крайней степени, несущей в себе настоящую бурю возбуждения и страсти, но ещё лишенной элементов ритма и формальной структуры. «Могу воспеть песней царя Диониса, если воспламеню душу вином», – восклицает Архилок. Конечно, мы имеем тут дело с тем самым дифирамбом, который поется по эпизодическим системам, так сказать, отдельными разорванными стихами, в той особенной музыкальной тональности, которую Аристотель и Прокл называет фригийскою. Фригийская тональность, говорит Аристотель в своей «Политике», обладала силой производить большое действие на слух. При этом он сравнивает настоящее музыкальное действие с действием на слушателя того именно инструмента, который был атрибутом поэзии Диониса. Дифирамб и флейта, пишет Аристотель, имели органический и патетический характер. Как замечательны эти слова, какой ослепительный свет они бросают на темную загадку времен! Может быть, в этих двух словах, оргиастический и патетический, Аристотель незаметно для самого себя сближает между собою вещи, которые в сущности подлежат сопоставлению. Организм мог быть чертою дифирамба, ещё только начавшего дышать в потоке исторических метаморфоз, когда носителем его являлась дикая этническая масса фригийских гор и долин, может быть, очаг грядущих пеласгических и ионических иммигрантов Эллады. Когда бури наводнения улеглись, когда после разлива первых переселений новая расовая сила стала укладываться в определенных, выпавших на её долю берегах, буйно-стихийный организм начал уступать место более культурному и всё же умеренному пафосу. Два поставленных исследователем вместе как бы сходных слова предполагают, однако, взятые под микроскоп исторического анализа, разделяющее их чередование многих веков. Аристотель дальше рассказывает, что Филоксен, один их новаторов греческой музыкальной лирики, пробовал переработать первоначальный дифирамб из фригийского в дорийский, умягчив и упорядочив его тональность. Но это ему не удалось. По-видимому, оргиазм не мог влиться в более спокойную, более умеренную эстетическую форму. Но, в таком случае, не имеем ли мы тут замечательного явления, одновременно и литературно-эстетического, и культурно-общественного характера, некоторой черты несводимости двух видов возбуждения, двух формаций расового характера, которые в историческом процессе разрешаются не скрещиванием, на которое шли Тимофей и Филоксен, а героическим завоеванием, которое могло выйти лишь из недр биологического роста и развития в телесно-душевном составе тогдашнего человека?

В хрестоматии Прокла мы имеем дополнительное описание этого древнейшего дифирамба, требующее от нас тончайшего и дословного истолкования. Грамматик, прежде всего, отмечает элемент подвижности в дифирамбе. Он полон энтузиазма и пластического возбуждения. Через него проходит тот самый пафос, который свойственен богу Дионису. Наконец, Прокл отмечает характер его ритма и литературного словаря. Ритм его стихийно вакхичен, а словарь прост и элементарен.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Революция 1917-го в России — как серия заговоров
Революция 1917-го в России — как серия заговоров

1917 год стал роковым для Российской империи. Левые радикалы (большевики) на практике реализовали идеи Маркса. «Белогвардейское подполье» попыталось отобрать власть у Временного правительства. Лондон, Париж и Нью-Йорк, используя различные средства из арсенала «тайной дипломатии», смогли принудить Петроград вести войну с Тройственным союзом на выгодных для них условиях. А ведь еще были мусульманский, польский, крестьянский и другие заговоры…Обо всем этом российские власти прекрасно знали, но почему-то бездействовали. А ведь это тоже могло быть заговором…Из-за того, что все заговоры наложились друг на друга, возник синергетический эффект, и Российская империя была обречена.Авторы книги распутали клубок заговоров и рассказали о том, чего не написано в учебниках истории.

Василий Жанович Цветков , Константин Анатольевич Черемных , Лаврентий Константинович Гурджиев , Сергей Геннадьевич Коростелев , Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Публицистика / История / Образование и наука