Гиперион

— Некоторое время я жил у тамплиеров. Связь Гласа Древа со своим кораблем носит почти телепатический характер. Мастин же практически не реагировал на гибель «Иггдрасиля». Или он не тот, за кого себя выдавал, или он знал заранее, что корабль будет уничтожен, и поэтому прервал контакт. Во время моей вахты я спустился, чтобы поговорить с ним начистоту. Но его уже не было. Каюту вы видели сами, но куб Мебиуса находился тогда в нейтральном состоянии: эрг едва не вырвался на волю. Я закрыл куб и поднялся наверх.

— Так, значит, вы не нападали на Хета Мастина? — переспросил Кассад.

— Нет.

— А какого хера мы должны тебе верить? — снова вмешался Силен, допивавший виски из последней своей бутылки.

— Кто сказал, что вы должны мне верить? — пробормотал Консул, пожирая глазами эту бутылку. — Впрочем, это не важно.

Полковник Кассад рассеянно постукивал пальцами по тусклому кожуху жезла смерти.

— О чем теперь вы будете сообщать по мультилинии? — спросил он.

Консул устало вздохнул.

— Доложу, когда откроются Гробницы Времени. Если буду жив.

Ламия Брон указала на старинный комлог:

— Мы ведь можем сломать его.

Консул молча пожал плечами.

— Зачем же? — возразил полковник. — С его помощью мы сможем перехватывать военные и гражданские сообщения. И вызовем корабль Консула, если будет нужно.

— Нет! — крикнул Консул. Он впервые не сдержался. — Мы теперь не можем повернуть назад.

— Вряд ли кто-то из нас хочет повернуть, — сказал Кассад и обвел взглядом бледные лица окруживших его паломников.

Все молчали.

— Нам нужно что-нибудь решить, — сказал Сол Вайнтрауб и кивнул в сторону Консула.

Мартин Силен сидел, уткнувшись лбом в горлышко пустой бутылки из-под виски. Но при этих словах он тут же поднял голову.

— Наказание за измену — смерть. — Он захихикал. — Через несколько часов мы все равно умрем. Так почему бы не устроить напоследок казнь?

По лицу отца Хойта пробежала гримаса боли. Он провел дрожащим пальцем по растрескавшимся губам.

— Но мы не суд, — тихо сказал он.

— Нет, суд, — возразил полковник.

Консул уселся поудобней, обхватив колени руками.

— Что ж, решайте, — произнес он будничным голосом.

Ламия Брон вытащила отцовский пистолет, положила его рядом с собой на пол и с интересом посмотрела на полковника.

— О чем мы здесь толкуем? Об измене? — заговорила она. — Но чему? Никто из нас, за исключением, быть может, полковника, не присягал на верность Гегемонии. Все мы игрушки в руках сил, которые никому не подвластны.

Сол Вайнтрауб повернулся к Консулу:

— Друг мой, вы упустили из виду, что Мейна Гладстон и элементы Техно-Центра, выбирая для контактов с Бродягами именно вас, очень хорошо представляли, что вы предпримете. Возможно, они не ожидали, что у Бродяг есть средство открыть Гробницы Времени, — хотя, когда имеешь дело с ИскИнами и Техно-Центром, ничего нельзя знать наверняка, — зато они прекрасно понимали, что вы повернете оружие против обоих лагерей, сломавших жизнь вашей семьи. Все это часть какого-то дьявольского плана. Вы были вольны в своих поступках не более, — он приподнял ребенка, — чем это дитя.

Консул растерянно огляделся. Он хотел что-то сказать, но потом просто покачал головой.

— Вполне возможно, — заметил Федман Кассад. — Но считают они нас пешками в своей игре или нет, нужно что-то противопоставить их планам. — Вспышки космического сражения бросали на стены багровые отсветы. — В этой войне погибнут тысячи. Или даже миллионы. А если Бродяги или Шрайк прорвутся к порталам, миллиарды жизней в сотнях миров Сети окажутся под угрозой.

Консул внимательно смотрел, как Кассад поднимает «жезл смерти».

— Так было бы проще, — задумчиво сказал полковник. — Шрайк никого не пощадит.

Все молчали. Казалось, Консул всматривается куда-то вдаль.

Кассад поставил жезл на предохранитель и сунул его за пояс.

— Мы вместе пришли сюда, — сказал он. — Вместе и пройдем оставшийся путь.

Ламия Брон отложила пистолет в сторону и, подойдя к Консулу, опустилась рядом с ним на колени и обняла его. Консул нерешительно поднял руку. Позади них, на каменной стене, плясали отблески красных зарниц.

В ту же минуту Сол Вайнтрауб подошел к ним и обнял обоих свободной рукой. Тепло человеческих тел согрело Рахиль, и она задрыгала ножками от удовольствия.

— Я ошибался, — сказал Консул, вдыхая запах талька и детского тела. — У меня есть просьба к Шрайку. Я буду просить за нее. — И он прикоснулся к головке Рахили.

Мартин Силен издал странный полусмешок-полувсхлип.

— Наши последние просьбы, — с трудом выговорил он. — Исполняет ли муза просьбы? У меня их нет. Я хочу только одного: чтобы моя поэма была закончена.

Отец Хойт повернулся к поэту:

— Неужели это так важно?