Гиперион

— Ради Бога, — взмолился Хойт, извиваясь в судорогах. Консулу казалось, что он воочию видит волны боли, пробегающие по телу священника.

— Сейчас, — успокоил его Консул и перевел дыхание. — Но сначала вы окончите свой рассказ.

Хойт, не сводя с него глаз, потянулся к инъектору. Но Консул, который и сам обливался потом, держал прибор так, что священник не мог его достать.

— Сию секунду, — повторил он. — Как только вы все расскажете. Мне необходимо это знать.

— Иисусе милосердный, — простонал Хойт. — Умоляю вас!

— Сейчас, сейчас, — задыхаясь, ответил Консул. — Но сначала вы скажете мне правду.

Прерывисто дыша, отец Хойт рухнул на четвереньки.

— Негодяй! — Священник несколько раз глубоко вздохнул, потом задержал дыхание и, наконец, справившись с судорогой, сел прямо. В безумном взгляде его мелькнуло нечто похожее на облегчение. — И тогда... вы... введете мне?

— Да, — сказал Консул.

— Хорошо, — еле слышно прошептал Хойт. — Я скажу вам... правду. Плантация Пересебо... как я говорил. Мы прилетели... в начале октября... Ликий... восемь лет после того, как Дюре... исчез. О Боже, как больно! Спирт и эндорфины больше не действуют. Только... чистый ультраморфин...

— Понимаю, — прошептал Консул. — Инъектор готов. Но сначала рассказ.

Священник опустил голову. Пот стекал у него по щекам и переносице и каплями падал в короткую траву. Консул заметил, что его мышцы напряглись, словно он готовился к нападению, но затем новый приступ боли обрушился на тщедушное тело, и Хойт обмяк.

— Тот скиммер... он не погиб... Семфа, еще двое мужчин и я... пошли на вынужденную... рядом с Разломом... Орланди улетел дальше... вверх по реке. Его машина... он должен был переждать, пока деревья не разрядятся...

...Бикура пришли ночью. Убили... убили Семфу, пилота... и того, другого тоже... Забыл, как его звали... А меня... оставили в живых. — Хойт протянул было руку к наперсному кресту, но понял, что в припадке сорвал его. Он рассмеялся коротким смешком, но заставил себя замолчать, прежде чем смех перешел в рыдания. — Они... рассказали мне о пути креста. О крестоформе. Рассказали мне о... Сыне Пламени...

...На следующее утро они отвели меня... к нему. — Хойт попытался сесть прямо. Выкатив глаза, он рвал себе щеки ногтями. Видимо, он испытывал страшную боль, но уже не думал про ультраморфин. — Около трех километров в глубь огненного леса... большое дерево тесла... восемьдесят... нет, сто метров высотой, не меньше. Уже спокойно, но все еще много... ионизация... и повсюду зола.

...Бикура не хотели... не хотели подходить слишком близко. Просто опустились на колени и склонили свои мерзкие лысые головы. Но я... подошел близко... должен был. Боже милостивый... Господи Иисусе, это был он. Дюре. То, что от него осталось.

...Он забрался на три... может быть, на четыре метра... вверх по стволу дерева... по веревочной лестнице... Соорудил себе платформу. Для ног. Разломал громоотводы... сделал из них длинные шипы... Заточил... Должно быть, забил камнем самый длинный... сквозь обе ступни... сквозь платформу из бестоса... в дерево...

...Его левая рука... он забил шип между лучевой и локтевой костью... мимо вен... как проклятые римляне. Очень надежно... Пока цел скелет... Другая рука... правая рука... ладонью вниз. Сперва он забил шип. Заостренный с обоих концов. Затем... нанизал свою правую руку. Каким-то образом согнул шип. Крюк...

...Лестница свалилась... давно... но это был бестос. Не горит. Я залез к нему. Все сгорело еще несколько лет назад... одежда, кожа, верхний слой мяса... но мешок из бестоса все еще висел у него на шее...

...Сплав, из которого были сделаны шипы, все еще проводил ток, даже когда... я мог чувствовать это... видеть, как это... проходит через его тело... то, что осталось от тела...

...Это все еще выглядело как Поль Дюре. Это важно. Я сообщил монсеньору. Кожи нет. Плоть почти исчезла. Видны нервы и эти... как серые и желтые корни. Боже, какая вонь. Но это все еще выглядело как Поль Дюре!..

...Я понял тогда. Понял все. Каким-то образом... даже раньше, чем прочел дневники. Понял, что он висел здесь... о Боже милостивый... семь лет. Живой. Умирающий. Крестоформ... заставлял его оживать снова. Электричество... текло через него каждую секунду все эти... семь лет. Пламя. Голод. Боль. Смерть. Но каким-то образом проклятый... крестоформ... всасывая вещество из дерева, может быть, из воздуха, из того, что осталось... восстанавливал, что мог... принуждал его жить... и чувствовать боль... снова, и снова, и снова...

...Но он победил. Боль была его союзником. Господи Иисусе... Что такое несколько часов на кресте... а потом — копье и покой... Семь лет!..

...Но... он победил. Когда я снял мешок, крестоформ свалился с его груди. Просто... слетел... эти проклятые корни... оборвались. А затем то... то, что я считал трупом... человек поднял голову. Не веки. Глаза запеклись белым. Губы исчезли. Но он посмотрел на меня и улыбнулся. Он улыбнулся. И он умер... умер по-настоящему... там, у меня на руках. В десятитысячный раз, но теперь по-настоящему. Он улыбнулся мне и умер.