Гипнотизер

– Я прибавляю звук в телевизоре. Оттуда несется грохот, фальшиво аплодируют, но что-то неправильно, мне больше не хорошо. Передача перестала казаться веселой. Он испортил мне удовольствие. Так-то оно так, но я должна ему это объяснить.

Лидия вяло улыбнулась, не раскрывая губ, с почти белым лицом; вода над ее лбом отливала металлом.

– Вы так и делаете? – спросил я.

– Что?

– Что вы делаете, Лидия?

– Я… я прохожу мимо кухни и спускаюсь в нижнюю гостиную. Из комнаты Каспера слышатся писк и странный шум… Я не знаю, что он придумал, я просто хочу вернуться наверх и посмотреть телевизор, но подхожу к двери, открываю, вхожу и…

Она замолчала. Вода вливалась в полуоткрытые губы.

– Вы входите, – повторил я. – Куда входите, Лидия?

Ее губы слабо шевельнулись. Пузырьки воздуха сверкнули и пропали.

– Что вы видите? – осторожно спросил я.

– Когда я вхожу, Каспер притворяется, что спит, – медленно сказала она. – Он порвал бабушкину фотографию. Он обещал, что, если ему ее дадут, он будет осторожно с ней обращаться, это единственная фотография, какая у меня есть. Когда он ее испортил, то просто бросил ее и притворился, что спит. В воскресенье нужно серьезно поговорить с Каспером, обсудить, как нам вести себя друг с другом. Интересно, какой совет дал бы мне доктор Фил. Я замечаю, что ложка до сих пор у меня в руках; я смотрюсь в нее – но там не я, в металле отражается плюшевый медведь, наверное, он висит на потолке…

Вдруг у Лидии болезненно искривился рот. Она пыталась засмеяться, но лишь выдавила странный звук. Снова попробовала – но звук был совсем не похож на смех.

– Что вы делаете? – спросил я.

– Смотрю. – Лидия подняла глаза.

Она внезапно соскользнула со стула и ударилась затылком о сиденье. Я бросился к ней. Она сидела на полу, все еще в трансе, но уже не слишком глубоком. Непонимающе смотрела на меня испуганными глазами; я успокаивающе заговорил с ней.

Не знаю, почему я чувствовал, что надо бы позвонить Шарлотте; что-то меня тревожило. Наверное, дело было в том, что во время сеанса я убедил ее остаться в “вороньем замке” дольше, чем у нее хватало смелости. Я бросил вызов ее гордости, заставил поднять глаза и в первый раз рассмотреть большую собаку, вертевшуюся возле отцовских ног. То, что она ушла с занятия, не сказав обычного “спасибо”, обеспокоило меня.

Я набрал номер ее мобильного и тут же передумал, однако, прежде чем отключиться, дождался сигнала голосовой почты.

После позднего обеда в “Сталльместарегорден” я вернулся в Каролинскую больницу. Дул прохладный ветер, но по улицам и фасадам домов струился свет весеннего солнца.

Я избавился от беспокойства за Шарлотте, решив, что переживание оказалось слишком сильным и ей понадобилось время, чтобы привести в порядок лицо и чувства. Кроны деревьев на Северном кладбище ходили волнами под ветром и солнцем.

Сегодня Беньямина заберет Кеннет, он обещал прокатить его на полицейской машине по дороге из детского сада. Беньямин поспит у него – мне надо было работать допоздна, а Симоне собралась в театр с подругами.

Я обещал той студентке-медичке, Майе Свартлинг, еще раз побеседовать с ней. Оказалось, что я с нетерпением и удовольствием жду этого разговора – ведь в случае с Шарлотте моя теория в принципе подтвердилась.

Я вышел из приемной и пошел к своему кабинету. В больничном холле никого не было, за исключением нескольких пожилых женщин, ждавших, когда за ними приедет машина. Погода стояла прекрасная: пыль неслась в столбах света, слепило солнце. Хорошо бы сегодня вечером пробежаться, проверить, на какую скорость я способен.

Когда я подошел к кабинету, у дверей уже ждала Майя Свартлинг. Ее полные, накрашенные красной помадой губы раздвинулись в широкой улыбке, а заколка в угольно-черных волосах сверкнула, когда она поклонилась и приветливо-шутливо спросила:

– Надеюсь, господин доктор не передумал насчет интервью номер два?

– Конечно, нет, – сказал я; стоя перед ней и отпирая дверь, я ощутил какую-то щекочущую пустоту в теле. Когда она следом за мной входила в кабинет, наши глаза встретились, и я заметил в ее взгляде неожиданную серьезность.

Внезапно я ощутил свое собственное тело, свои ноги, свой рот. Доставая папку с бумагой, ручкой и блокнотом, Майя покраснела.

– С тех пор как мы виделись в последний раз, было что-нибудь новое? – спросила она.

Я принес Майе чашку кофе с кухоньки, а потом начал рассказывать о сегодняшнем удачном сеансе.

– Думаю, мы нашли обидчика Шарлотте, – сказал я. – Того, кто довел ее до такого страшного состояния, что она снова и снова пытается покончить с собой.

– И кто это?

– Собака, – серьезно сказал я.

Майя не засмеялась. Она хорошо подготовилась и знала один из моих тезисов, самый смелый и очевидный, пришедший из древних сказок: человек в образе животного – один из старейших способов сообщить о том, что нельзя упоминать, что слишком страшно или притягательно.

Для моих пациентов это был способ осмыслить то, чего они не могли осмыслить: как тот, кто должен защищать и любить, вместо этого причиняет самое страшное из мыслимых зол.