Гипноз и магия

Сначала громадное удивление, но, вспомнив, что Казотт грезит наяву, подняли громкий смех.

«Господин Казотт, то, что вы сказали, не так смешно, как ваш влюбленный дьявол, но какой черт вложил вам в голову эту тюрьму, яд и палача, что может быть общего между этим и философией и царством разума».

«То, что я вам сказал – точно: во имя философии, человечества, свободы под владычеством разума, вы покончите так, и это будет царство разума, так как тогда будет иметь храмы, и в то время во всей Франции не будет никаких других храмов, кроме храмов разума».

«Даю слово, – сказал Шамфорт с саркастическим смехом, – что вы не будете одним из священников этих храмов».

«Я надеюсь, но вы, г-н Шамфорт, который будете одним из них и очень достойны быть таковым, вы перережете себе вены 22-мя ударами бритвы и, не смотря на все это, вы умрете лишь несколько месяцев спустя».

Переглядываются и снова смеются.

«Вы, г-н Ван д'Азир, вы себе не откроете вен сами, но, заставив открыть их шесть раз в день после приступа подагры, чтобы быть более уверенным в содеянном, вы умрете ночью. Вы, г-н Николай, умрете на эшафоте; вы г-н Байли, также на эшафоте».

«Ах! Да будет благословенно имя господина, – сказал Руше, – он, кажется, говорил только об Академии; и вдруг произойдет ужасное исполнение слов; и я милостью неба…»

«Вы? Вы также умрете на эшафоте».

«О! это залог спасения, – воскликнули со всех сторон, – он присудил всех к погибели».

«Нет, это не я вас приговорил».

«Но мы верно будем подчинены туркам и преисподней? и еще…»

«Совсем нет, я вам говорил, тогда вы будете управляемы единственно философией, единственно разумом. Те, которые поступят с вами таким образом, все будут философами, в любой момент они будут болтать то же, что вы здесь рассказываете целый час, повторять все ваши правила, ссылаться, как и вы, на слова Дидро и Пюселя».

Все между собой перешептывались:

«Вы видите, что он сумасшедший (т. к. он был наиболее серьезен). Разве вы не видите, что он насмехается, и знаете ли, что он всегда таинственен в своих насмешках».

«Да, – ответил Шамфорт, – но его таинственность невесела, она отдает виселицей. И когда все это произойдет?»

«Не пройдет и шести лет, как все, что я вам говорил, исполнится».

«Вот так чудеса, – воскликнул уже я сам, – а мне вы ничего не напророчите?» «Вы будете также чудом, по крайней мере, не менее выдающимся, тогда вы будете христианином».

Масса восклицаний.

«Ах, – вставил Шамфорт, – я успокоен, мы должны опасаться, только когда Ла-Гарн будет христианином, – мы бессмертны».

«Относительно этого, – сказала тогда графиня де Грамон, – мы очень счастливы, мы, женщины, ни за что не будем участвовать в революции. Когда я сказала ни за что, это не значит, что мы не всегда мешаемся, но, наверное, она не коснется нашего пола».

«Ваш пол, mesdames, не защитит вас на этот раз, и вы будете счастливы, не вмешиваясь, вы будете встречены, как и мужчины, без всякого различия».

«Но что вы мне такое говорите, г-н Казотт? Вы нам проповедуете конец света».

«Я ничего об этом не знаю, но я знаю, что вы, графиня, будете привязаны к эшафоту, вы и множество еще других дам будете привезены на тележке палача со связанными на спине руками».

«Ах, я надеюсь, что в таком случае я буду иметь по крайней мере траурную карету».

«Нет, madame, женщины значительнее вас пойдут, как и вы, на тележке с так же связанными руками, как и у вас»,

«Более значительные дамы? Кто же? Принцессы крови?»

«Еще знатнее».

Здесь очень заметное движение у всех и смущенная фигура хозяина. Начали находить, что насмешка очень смелая.

Г-жа де Грамон, чтобы рассеять эту тучу, не настаивала на этом последнем ответе и принудила себя сказать как можно небрежнее:

«Вы увидите, что мне не достанет только духовника».

«Нет, madame, вы его не будете иметь так же, как и остальные. Последний казненный, который будет его иметь из милости, будет…»

Он остановился на мгновение.

«Ну, что же, кто будет счастливым смертным, обладающим таким предпочтением?»

«Единственное, которое ему останется; это будет король Франции».

Хозяин тяжело поднялся, так же, как и остальные, он направился к Казотту и сказал ему проникновенным голосом:

«Мой дорогой Казотт, довольно продолжать эту печальную шутку, вы завели ее очень далеко, вплоть до компроментирования общества, в котором вы находитесь, а так же и вас самих».

Казотт ничего не ответил и направился к выходу, как вдруг г-жа де Грамон, хотевшая рассеять тяжелое настроение и возвратить веселость, приблизилась к нему.

«Г-н пророк, рассказавший нам все наши приключения, вы ничего не говорите о себе».

Он помолчал с опущенными глазами несколько мгновений.

«Madame, читали ли вы осаду Иерусалима у Иосифа?»

«О! Без сомнения, кто этого не читал? Но говорите, как если бы я ее не читала».

«Хорошо, madame. Во время этой осады один человек в продолжение 7 дней обходил валы, на виду у осаждающих и осажденных, восклицая зловещим и гремящим голосом: «горе Иерусалиму, горе мне самому». И в один момент огромный камень, брошенный метательными вражескими машинами, настигает его и разбивает на части».