Гипотеза Дедала

В отличие от однокурсников, я не собирался тратить время на робкие поделки и эксперименты студентов-драматургов из нашего же университета. В конце концов, кто, как не я, должен был ставить великие пьесы? Вопрос состоял, по сути, в выборе между Шекспиром и Еврипидом. Не мудрствуя лукаво, я набросал на бумаге оба спектакля и принялся показывать свои идеи педагогам, чтобы они помогли мне определиться. Многие, как водится, расточали похвалы. Кто-то отмечал одну или другую задумку, остальные утверждали, что прекрасны и оригинальны обе. Все бы закончилось быстро и без проблем, если бы не мой любимый профессор актерского мастерства, выслушавший меня чрезвычайно внимательно, но было видно – что-то его смущает. Впрочем, и сам он свою озадаченность не скрывал, но, как ни странно, добиться от него вразумительного ответа о том, в чем же дело, мне так и не удалось. Профессор юлил и уклонялся. Быть может, он не хотел меня обидеть? С другой стороны, скорее всего, я выдаю желаемое за действительное, и нечто совсем иное мешало ему высказаться. Учитель нехотя обволакивал меня нейтральными, ничего не значащими формулировками, пока наконец не заявил: «Вы – очень одаренный человек… Вам обязательно нужно поговорить с М. Он поможет со спектаклем и все объяснит».

Я не мог поверить… Поговорить с самим М.! Почему эта мысль прежде не приходила мне в голову?! Во-первых, я не думал, что он еще жив. Точнее, не так… Имя М. было для меня свято до такой степени, что, пожалуй, я вообще никогда не воспринимал его не только как реального человека, но даже как своего кумира. Он был запредельным, мастером из иного измерения, тогда как мои тогдашние идолы, даже те, что уже отошли в мир иной, представлялись куда более близкими и достижимыми.

Когда-то М. преподавал в нашем университете. Ходили слухи, что у него была какая-то своя школа, хотя никаких книг он не писал и «системы» не формулировал. С другой стороны, авторские методы принято приписывать любому большому мастеру, ставшему легендой. А М., вне всяких сомнений, уже давно был ею. Его спектакли гремели по всему миру еще во времена юности моей мамы, которая и передала мне свою любовь к театру.

Теперь же внезапно выяснилось, что он совершенно реален, жив – и вдобавок мы скоро увидимся! Признаться, уже давно я не испытывал такого волнения перед встречей с кем-либо. Скрывать его было выше моих сил.

М. оказался вполне активным и бодрым еще стариком. Он непрерывно говорил и при этом довольно торопливо расхаживал по комнате, хотя признался мне, что из дома уже давно не выходит. Почему – я так и не понял.

С порога мастер поразил меня тем, что обратился ко мне по имени и отчеству. Якобы он был очень рад и давно хотел познакомиться. М. добавил, что наслышан, поскольку про меня ему рассказывали тот-то, тот-то, тот-то и тот-то. Названные имена поражали воображение в ничуть не меньшей степени – это были крупные режиссеры и известные театральные критики. Мне казалось, эти люди и знать-то не могли о моем существовании, а на деле выходило, что они давно следили за мной, да еще и обсуждали меня с самим М.!

Я онемел. Это не литературная форма, не преувеличение, но реальное положение дел. Мое изначальное волнение сменилось тотальным ошеломлением. Впрочем, при всем желании первые полчаса я бы и слова вставить не мог – мастер говорил без перерыва, причем исключительно обо мне. Он детально изучил всю мою жизнь и, сомнений не оставалось, действительно готовился и ждал нашей встречи. Лишь выпив вторую чашечку кофе, я наконец получил возможность что-то промямлить о своем спектакле, а также показать черновики.

– Разумеется! Не сомневайтесь! Я непременно помогу! Почту за честь! Только перестаньте называть спектакль выпускным. Вы – совершенно гениальный человек! Мы сразу сделаем постановку в большом городском театре, – сказал М., протягивая руку к моим бумагам.

Мне кажется, в тот момент я на некоторое время потерял сознание, хоть это и противоречит тому, что моя память хранит каждое последующее мгновение. Он взял черновики из моих оцепеневших пальцев. Быстро просмотрел их, задал несколько вопросов, выразил тотальный восторг, сообщив, что такой-то его коллега подготовит костюмы, а декорации будет делать другой известный художник, который, как мне казалось, уже десять лет живет за границей. Я спросил М. об этом, он ответил, что ради работы со мной выдающийся мастер обязательно приедет. На премьере непременно будут присутствовать тот-то и тот-то. Ах да, еще тот-то…

Здесь, похоже, я все-таки отключился – внешне это никак не проявилось, – речь не идет об обмороке, но каждое слово мастера было своего рода выстрелом в мой разум. Представления о профессии, о судьбе, о реальности были уничтожены, мозг горел, кровоточил и не мог функционировать.

Придя в себя, я все еще не чувствовал ног, однако это было неважно, поскольку ощущались крылья за плечами. Тем временем наша встреча подошла к концу. Оставив М. свои бумаги, я откланялся. Он также взял номер моего телефона и обещал вскоре перезвонить.