Гипсовый трубач

Выйдя от врача, Андрей Львович остановился и начал мнительно двигать челюстью, соображая, не мешает ли пломба и не воротиться ли назад, чтобы убрать лишний цемент. Из-за этого он не сразу заметил Кешу — нырнувшего в предосудительный «кабинет невропатолога». Заинтригованный автор «Сердца порока» на цыпочках подкрался к двери и, прислушавшись, различил звуки ритмичной взаимности. Изнемогая от любопытства, он присел на корточки и прильнул к замочной скважине, однако вместо панорамы страсти увидел только волосатые мужские ягодицы, оплетенные женскими ногами — странно знакомыми…

«Чьи же это?» — удивился Кокотов, напрягая грешную память.

— Изучаете жизнь? — раздался над ним голос Жарынина.

Андрей Львович неловко распрямился, улыбнулся с виноватой шкодливостью и приложил палец к губам:

— Тс-с!

— Кто там? — перейдя на шепот, заинтересовался игровод.

— Кеша, — одними губами ответил Андрей Львович.

— Шустрый парень. И с кем же?

— Не пойму…

— А ну-ка! — режиссер присел и тоже заглянул в скважину. — Ого! Вот оно даже как!

— Ну, и с кем он? — нетерпеливо спросил писодей.

— Не знаю… Не видно. Наверное, с собой привез. Ну и ходок, парень, весь в Казимирыча!

— Может, я узнаю? — Кокотов предпринял любознательное движение.

— Не будьте вуайеристом! — соавтор довольно грубо оттолкнул его от познавательного отверстия. — Пойдемте, у нас много работы! Не сопротивляйтесь. Я и так зол!

— А что случилось?

— Что случилось! Приехал Кеша за протоколом, причитал, что рискует карьерой. Привезли косоротого Морекопова. Он предложил на Доброедову через Лебедюка надавить…

— Лебедюка?

— Председателя суда. Тот еще фрукт! Взяток не берет, но не потому что честный, просто нахапал уже столько, что замучился по офшорам рассовывать. Родственников, на которых можно пентхаус или коттеджик записать, не осталось, а чужим не доверяет. Охотхозяиство у него увели. Оформил на егеря, мол, простые люди не обманут. Еще как обманут! Но есть у Лебедюка одна слабость: авангард собирает: Целкова, Немухина, Зверева, Гузкина… Я и сказал: отдайте Лебедюку «Пылесос», распилите и потихоньку отвезите к нему на дачу — пусть любуется. И что вы думаете? Оказывается, Морекопов уже советовал это сделать. Но Меделянский и Огуревич наотрез отказались. Знаете, что наш энергетический глист ответил?

— Что? — отозвался писодей, думая о знакомых ногах.

— Ему, видите ли, перед потомками будет стыдно! Старичье обирать — не стыдно, а за этого проходимца Гузкина — стыдно! Сволочь! Идемте в мой номер. Хочу курить!

Глава 101 Семито-арийские страдания

Едва войдя в номер, Кокотов метнулся к окну: красного «Крайслера» на стоянке не оказалось. Уф-ф-ф… Значит, с Кешей была не Наталья Павловна. Слава богу! Но тогда кто же? Точно — Валентина Никифоровна. Нимфоманка. А этот деспот еще советует на ней жениться. Бред! Андрей Львович успокоился, и пока Жарынин нервно набивал темно-вишневую трубку, заглянул в ванную, раскрыл перед зеркалом рот и рассмотрел большую белую пломбу, составлявшую теперь чуть ли не половину вылеченного зуба. Полюбовавшись работой казака-дантиста, он нашел на геополитической шторке Болгарию, прилепившуюся к Черному морю с левого бока, и помечтал о пряном воздухе, теплой соленой воде, шуршащей по мелкой гальке, о малиновом солнце, закатывающемся в огненную щель горизонта…

— Зуб рассматривали? Больно было? — спросил проницательный игровод, пуская клубы синего ароматного дыма.

— Почти нет. Сколько я вам должен?

— Нисколько. Зачем мне соавтор с дурным запахом изо рта? Садитесь. На чем мы остановились?

— Алферьев женился на Юдифи.

— Нет, я спрашиваю про Юльку и Кирилла! — поморщился режиссер.

— Но вы же обещали дорассказать!

— В самом деле? Ну, если так… Ладно, слушайте. Оставим покуда в покое Федора Алферьева и Юдифь Гольдман, ставшую Жуковой. Обернемся ко второй родовой ветви, без которой удивительный Федор Абрамович никогда бы не явился на свет божий. Но для этого нам придется вновь вернуться в героические двадцатые, когда Малевич с маузером гонялся за последними передвижниками, Татлин изобретал свои башни, Маяковский рифмовал «носки подарены — наскипидаренный», а Эйзенштейн снимал грандиозную массовку под названием «Взятие Зимнего», которую теперь все почему-то принимают за документальное кино.