Гипсовый трубач, или конец фильма

— И мне достались все крошки? — скокетничал Андрей Львович.

— Нет. Не достались, потому что это происходило лишь в моем воображении.

— А что же все-таки происходило в вашем воображении? — немного в нос спросил Кокотов и подался вперед, ощущая прилив хамоватого мужского безрассудства.

Но тут дверь с грохотом распахнулась, и в номер ворвался Жарынин. Увидав Кокотова и Наталью Павловну за бутылкой вина, он был так ошеломлен, как если бы обнаружил в номере у своего робкого соавтора белый концертный рояль, а на нем голую Пенелопу Крус…

31. Феникс из пекла

— Извините за вторжение! Добрый вечер! Какая встреча! — пробормотал, приходя в себя, потрясенный режиссер. — Наталья Павловна… счастлив видеть! — Скрывая смущение, он быстро поцеловал даме ручку и строго посмотрел на соавтора. — Андрей Львович, нам пора! Скоро уже начнется.

— Что начнется? — светски спросила Лапузина-Обоярова.

— «Злоба вечера».

— Да-да, я тоже иногда включаю эту передачу. Забавная. Но можно ведь и в номере посмотреть. Присаживайтесь, Дмитрий Антонович, выпьем вина! У нас тут такой роскошный разговор!

— Да, конечно, присаживайтесь! — неохотно пригласил Кокотов и зачем-то соврал: — А я Наталье Павловне про наш сценарий рассказываю…

— Очень необычная история! — подтвердила она, исподтишка глянув на писателя глазами веселой заговорщицы.

— Вообще-то это дурная примета — заранее рассказывать сюжет фильма! — грустно упрекнул Жарынин.

— А что, разве в кино есть и хорошие приметы? — с сомнением спросила Лапузина-Обоярова.

— Конечно.

— Например?

— Например — если кто-нибудь из группы умирает на съемках. Значит, фильм будет иметь успех, — угрюмо доложил режиссер. — Пойдемте все-таки к народу! Такое нужно смотреть всем коллективом. Старички уже собрались.

— Вам мало обеда и ужина? — съязвил Кокотов.

— А что будут показывать? — спросила Наталья Павловна.

— Про нас, про «Ипокренино»… Это будет, доложу я вам, электронная бомба!

— Ах, это то, что сегодня утром снимали?

— Дмитрий Антонович был Цицероном! — насильственно улыбаясь, сообщил Кокотов. — «Ипокренино» спасено! Ибрагимбыков повержен.

— Неужели?!

— Уверяю вас!

— Ах, как жаль, что я не слышала!

— Вот и послушаете. Пойдемте! — призвал Жарынин. — А потом отметим у меня в номере. Здесь тесно.

Они спустились в холл, по виду напоминавший маленький кинотеатр, где вместо белого экрана был установлен большой телевизор, а зрительным залом служили три ряда расставленных полукругом кресел. Обычно по вечерам холл пустовал, ведь у каждого в номере имелся свой «аппарат Зворыкина», но сегодня тут наблюдался аншлаг. Кое-кто пришел даже со своими стульями. Чуть в стороне от одноприютников, вся в белом, сидела, укутав плечи старинной кружевной шалью, Ласунская, похожая на мраморный памятник благородной старости. В задних рядах Кокотов заметил Валентину Никифоровну и Регину Федоровну. Они, склоняясь, о чем-то весело шушукались. Лица счастливых бухгалтерш светились совершенно одинаковым женским благополучием, что не удивительно, если учесть совместную особенность их личной жизни. Вдалеке, у колонны, в кожаном вращающемся кресле на колесиках, специально привезенном из кабинета, устроился Огуревич. Рядом с ним, как постовой милиционер, стояла рослая Зинаида Афанасьевна. Суровое лицо ее оставалось недвижным, но глаза внимательно изучали оперативную обстановку. Все было готово к апофеозу справедливости.

Скромно встав сзади, у портьеры, отделявшей холл от коридора, наши герои обнаружили, что телевизор почему-то еще не включен. Оказалось, здесь, напоминая об иных временах, идет экстренное собрание старческой общественности. Председательствовал опытный в этих делах Ящик. Рядом с ним, как нашкодивший школьник, стоял, опустив плечи, худой, неряшливо одетый старичок с провалившимся ртом. Покрытые коричневыми возрастными пятнами руки проштрафившийся ветеран держал на животе, сцепив в замок и быстро вращая большими пальцами.

Ящик в своем витиеватом вступительном слове тем временем взывал к чувству артельной солидарности деятелей искусства, вспоминал почему-то передвижников, а также, для равновесия, импрессионистов, ставил в пример стойкость блокадных музыкантов, исполнявших Ленинградскую симфонию Шостаковича на грани голодного обморока.

— А граждане Кале?! — взволнованно добавил из зала знаменитый скульптор Мостовой, всю жизнь ваявший счастливое детство.

— А Голодомор? — горько выкрикнул вислоусый кобзарь, сподвижник Грушевского, непонятно почему доживающий свой век в проклятой Москальщине.

— Тише, коллеги, тише! Мы несколько отклонились от темы собрания! — воззвал Ящик хорошо поставленным председательским голосом. — Прошу высказываться по существу! Пожалуйста, Валерия Максовна! — председатель указал на воздетую старческую ручку, полную перстней. — Но полаконичней, товарищи, иначе мы не успеем закончить до начала нашей передачи! — Он почтительно поклонился в сторону Жарынина.