Гипсовый трубач, или конец фильма

— И они, монстры, тоже понимают, что это только начало. Со временем человек научится выращивать себе новую печень, почки, утраченную конечность. Мозг, наконец! И где окажутся производители протезов и торговцы донорскими органами? На свалке мировой экономики. А от регенерации рукой подать и до практического бессмертия, до воскрешения мертвых. Лазаря помните?

— Которого?

— Которого Иисус воскресил.

— Разумеется.

— Следовательно, за фармакологическими монстрами на свалку экономики последует и похоронный бизнес. Хоронить-то будет некого! Ха-ха-ха! А вы представляете себе мировые обороты заправил ритуальных услуг вкупе с ценой кладбищенской земли?

— Смутно.

— Триллионы. Я вообще удивляюсь, что меня до сих пор не убили! Давайте выпьем!

— Давайте! — Кокотов долгожданным движением взялся за холодный стебель рюмки. — А вы?

— Я? — Огуревич загадочно усмехнулся. — Вы, конечно, знаете, что в микроскопических дозах любой здоровый организм вырабатывает алкоголь?

— Разве?

— Вообразите! До оледенения, когда люди ели исключительно растительную пищу — фрукты, овощи и злаки, этот механизм работал исправно. И человечество было постоянно слегка подшофе, как после фужера хорошего шампанского. Именно эти беззаботные времена в нашем коллективном мифологическом сознании остались в виде воспоминаний об Эдеме, райской жизни. А потом земля покрылась льдом, и люди стали есть мясо. — Директор содрогнулся, а Кокотов вспомнил почему-то укороченные сосиски. — Вот тогда-то механизм и разладился. Люди перестали вырабатывать в себе алкоголь. Но я… мы… с помощью особых методик научились управлять этим химическим процессом в организме. Так что пятьдесят граммов коньячку я себе аз и воздам! Пейте!

Кокотов опрокинул рюмку и почувствовал, как внутри распускается теплый цветок алкогольной радости. Директор же замер взором, засопел, набряк, краснея, и вдруг блаженно расслабился:

— Ну вот. Порядок. Пошла по жилкам чарочка. Жаль, что эта радость скоро человечеству не понадобится!

— Почему? — огорчился Андрей Львович.

— Священное Писание надо читать, господин писатель! Христос ведь четко объяснил, что будет с нами дальше! Но люди не поняли, не захотели понять, что со временем наше биологическое тело перейдет в новое корпускулярно-волновое качество. Что такое аура вы, конечно, знаете?

— Обижаете!

— Так вот, предельно упрощая физическую сторону процесса, скажу вам прямо: все наше тело станет аурой, а сам человек станет светом. Именно это и хотел объяснить Сын Божий своим ученикам, преобразившись на горе Фавор. Помните: «одежды его сделались блистающими как снег»? Не поняли ученики. Тогда Он пошел на крайность, чтобы достучаться до глупых людей, одолеваемых похотью, самонадеянностью и жадностью. Он воскрес после смерти. Но как воскрес? Как воскрес! Вспыхнул, оставив на саване свой негатив.

— Это вы о Туринской плащанице? — лениво уточнил Кокотов, гордясь своей осведомленностью.

— Разумеется. А что такое воскресение, как не переход биологического тела в корпускулярно-волновое качество? В свет. Знаете, — вдруг как-то интимно-мечтательно произнес Огуревич, — когда люди станут лучами света, любовь будет… как вспышка… как молния… Представляете?

— Не очень…

— Да, наше будущее трудно вообразить! Но оно уже рядом. А вы что, знакомы с Натальей Павловной?

— Н-нет…

— Но мне показалось… — Аркадий Петрович напряг свои мускулистые щеки и пытливо посмотрел Кокотову в глаза.

— Нет, не знаком.

— А как вы себя чувствуете?

— А что? — насторожился Андрей Львович.

— Да выглядите вы что-то неважно!

— Вы полагаете?

— А вот мы сейчас про вас все узнаем. Минуточку! — Огуревич нахмурился и уставился на дверь, замаскированную портьерами.

Буквально через минуту в кабинете появился сын директора с черной повязкой на лице, при этом шел он вполне уверенно.

— Папа, у нас эндшпиль! — укоризненно произнес мальчик, приближаясь к столику.

— Прости, сын! Я на минутку отвлек. Прошенька, посмотри, пожалуйста, Андрея Львовича!

— Общее сканирование или на клеточном уровне?

— Общее, конечно, общее, сынок!

Прохор выставил вперед руки и начал производить ими такие движения, словно его ладони скользили по стеклянному саркофагу, в который было заключено обследуемое тело. При этом мальчик хмурил не закрытый повязкой лобик и тихо приговаривал:

— Тэк-с, тэк-с, тэк-с…

Это продолжалось минуты две. Наконец ребенок взмахнул кистями рук, словно стряхивая с них мыльную пену, тяжело вздохнул, вытер пот, выступивший на лбу, и констатировал, указав пальцем последовательно на голову, грудь и живот писателя:

— Там, там и там… Ну, и конечно энергетические глисты, — мальчик печально улыбнулся.

— Ага, что я говорил! Спасибо, Проша, ступай! — похвалил Огуревич.

— А что — «там, там и там»? — уточнил Кокотов, мнительно щупая уплотнение в носу.

— Для конкретной диагностики вас надо сканировать на клеточном уровне. А это уже совсем другие энергетические и прочие затраты. Ступай, сынок, ступай!

Мальчик пожал плечами, повернулся и, не снимая повязки, вышел из кабинета походкой вполне зрячего, но утомленного человека.