Гипсовый трубач, или конец фильма

Жалованье сотрудникам пришлось поднять, и это легло тяжким бременем на ипокренинский бюджет. Но самым страшным ударом по экономике ДВК стал, как это ни странно, резкий рост цен на жилплощадь. Теперь, продав квартиру в центре Москвы, заслуженные долгожители не спешили в «Ипокренино», они могли устроиться в пансион где-нибудь в уютной Чехии или до конца жизни просто круизить по морям и океанам, пересаживаясь с лайнера на лайнер. И в конце концов умереть, скажем, на цветущем Гоа, в теплом бассейне с морской водой, лениво дожидаясь, пока эбонитовая официантка в бикини подгонит к тебе плавучий подносик с коктейлем «Танец леопарда». Иные вдовые старички, вдруг разбогатев, немедленно женились на молодых дамах и, написав завещание, вскоре погибали в требовательных объятьях.

Приток постояльцев резко сократился. Во-первых, как было сказано, желающих сдать квартиру в фонд «Сострадание» и поселиться в ДВК становилось все меньше, а во-вторых, смерть начала посещать этот дом все чаще. Дирекция экономила на лекарствах, покупая их оптом у каких-то невнятных фирм. Одна из них, «Фармосан», вскоре была разоблачена, и оказалось, что все препараты она изготовляет из толченого мела, закатанного в цветную глазурь. Руководил фирмой некто Дорошенко, служивший прежде санитаром в днепропетровском морге. Местные врачи из опаски вообще перестали выдавать насельникам препараты, а все больше рекомендовали им пить воду из знаменитого ипокренинского источника. Эта простая методика серьезно снизила смертность и оздоровила пожилое сообщество.

И все же суровая реальность дома престарелых была такова, что артистический ветеран, еще за ужином сыпавший анекдотами времен Утесова, к обеду следующего дня мог уже загадочно смотреть на живых с фотографии, приклеенной к ватману, который на стареньком мольберте выставлялся у входа в столовую. Под снимком тщательным плакатным шрифтом Ян Казимирович (этим занимался именно он с тех пор, как из экономии уволили штатного оформителя) выводил две окончательные даты, перечисляя под ними все звания, награды, заслуги покойного. Затем Регина Федоровна и Валентина Никифоровна, тяжко вздохнув, выписывали деньги на погребение и помин души. А это значило, что на ужин перед каждым обитателем дома ветеранов появится порция алкоголя: перед мужчинами — рюмка дешевой водки, а перед дамами — полбокала белого вина, кислого, как аскорбинка.

В результате всех изложенных обстоятельств в «Ипокренине» оказалось немало свободных комнат. Огуревич стал сдавать помещения под временные творческие мастерские (именно так здесь оказались наши соавторы), поселять в них изгнанных из семьи мастеров искусств, чей род занятий невозможен без вдохновляющей супружеской измены. Находили тут приют и разные странные, бездомные, но кредитоспособные персонажи, вроде Жукова-Хаита. Да что там Федор Абрамович! Комнаты порой сдавались на несколько дней или даже часов под скоротечные сексуальные процедуры. Ходили упорные слухи, будто однажды в «Ипокренине» переночевали чеченские боевики, направлявшиеся в столицу для совершения террористического злодеяния. Кто-то из ветеранов, вспомнив старые добрые тридцатые годы, тиснул, конечно же, весточку в органы. Приезжали, разбирались и выяснили: то были отнюдь не «злые чечены», а добрые ингуши, возившие в Москву паленый спирт, от которого наутро в голове оказывались уже не мозги, а что-то вроде застывшей монтажной пены, закачанной в черепную коробку под давлением. После этого скандала в своих коммерческих порывах Огуревич уже не шел дальше сдачи номеров фирмам средней руки под выездные вечеринки, заканчивавшиеся обычно пьяными купаниями в прудах и буйным корпоративным сексом. Да вот еще завел он школу Сверхразума.

— Никогда не думал, что доживу до такого позора! — всхлипнул Аркадий Петрович.

— Девчонки-то хоть хорошие залетают? — поинтересовался Жарынйн.

— А-а-а! — махнул рукой Огуревич и с испугом покосился на дверь, за которой в это время творилось чудо грядущего трансморфизма.

— А вот Наталья Павловна откуда? — Писатель задал вопрос, томившийся в его сердце, как пойманный соловей в боковом кармане.

— Она с мужем разводится… — еле слышно ответил директор, продолжая с тревогой смотреть на дверь.

— В кредит живет? — уточнил Дмитрий Антонович.

— Ну не надо, не надо об этом! — с ужасом отмахнулся Огуревич.

Причина директорского смятения стала понятна Кокотову несколько позже.

В общем, средств на содержание «Ипокренина» все равно не хватало, и директор после долгих колебаний пошел на отчаянный шаг — изъял деньги из фонда «Сострадание» и вложил в «чемадурики».

— Что-о?! — взревел Жарынин. — Вы… Как же вы могли?!

— Ну, это уж… знаете… совсем! — молвил с укором Кокотов, сам потерявший на «чемадуриках» весь гонорар за роман «Кентавр желаний».

— Да что там я? — залепетал, оправдываясь, Огуревич. — Такие люди попали! Такие люди!

— А как Меделянский это допустил? — продолжил допрос Жарынин.

— Он… он… имел свой интерес…

— Какой?

— Юридические услуги в Брюсселе стоят дорого, — опустил глаза долу Аркадий Петрович.

— Ах, вот в чем дело!