Гипсовый трубач, или конец фильма

— Я вон про того спрашиваю! — уточнил писатель, показывая на странного человека, привинчивавшего что-то к отдаленной скамейке.

— А-а… Это Агдамыч. Последний русский крестьянин. Вы уже про него спрашивали!

— Да, действительно… Агдамыч… Странное прозвище!

— На самом деле его зовут Матвей Илларионович Адамов. «Агдам» же, если помните, — популярный и недорогой портвейн великой советской эпохи!

— Обижаете! Конечно, помню!

— А прозвали Илларионыча Агдамычем потому, что он, производя качественный самогон, сам предпочитал «Агдам».

— А почему он «последний крестьянин»?

— Говорят, впервые так его назвал Бондарчук (не лысый Федя, а сам великий Сергей Федорович!) после настоящей русской баньки, которую ему истопил Агдамыч. У него тут неподалеку, в лесу, своя усадьба была: изба, двор, постройки — вроде хутора. Еще от родителей досталась. Хозяйничали всерьез: коровка, кабанчики, овцы, гуси, кролики, куры. Ну, огород, конечно, и теплица. Держалось все, разумеется, на хозяйке — Анне Кузьминичне. Могучая была женщина! Сложите вместе двух Евгений Ивановн и прибавьте вашего покорного слугу — получите незабвенную Анну Кузьминичну. Какие пироги пекла, какие пироги! Агдамыч боялся ее страшно и был в ту пору таким работягой — залюбуешься! С утра у себя вкалывает, потом бежит сюда — плотничать и слесарничать: ему за это кухонные недоедки для свинок полагались. Творческая интеллигенция, в «Ипокренино» наезжавшая — славных стариков проведать или в свободных номерах отдохнуть, — часто к нему захаживала: за самогоном, сальцем, солеными огурчиками, парным мясом и молочком, или просто — чтобы первозданным сельским видом насладиться, детство вспомнить! Тогда ведь многие мэтры из крестьянского народа происходили. Это теперь у нас все заслуженные артисты из семей народных артистов…

Колодец у него, кстати, был великолепный — с настоящим «журавлем»! Помню, я еще во ВГИКе учился, засиделись мы как-то с другом и однокурсницей в ресторане Дома кино до самого закрытия, а душа продолжения просит. Э-эх! Поймали «левака», десятку в зубы — и к Агдамычу! Он нас, несмотря на поздний час, как родных принял, самогоном с сальцем наделил и на сеновал отправил. Просыпаюсь утром в сене. Аромат! Куры по двору бродят. На груди у меня полуголая однокурсница дремлет с той трогательной доверчивостью, какую может позволить себе только женщина, которой скрывать от тебя уже нечего. Значит, было, припоминаю. Было! Нежно бужу девушку… О, это утреннее, краткое и острое, подтверждение вчерашней новизны! Ну не важно… Вам, коллега, об этом лучше не слушать. Тем более что моя бывшая однокурсница — теперь мать-игуменья! Так-то! А вот с другом — беда, никак не можем растолкать: самогону с ночи обпился и закусывал плохо. Тогда мы с Агдамычем парня к «журавлю» привязали и в колодец опустили — по шею. Сразу очнулся!

В общем, был Агдамыч в творческих кругах фигурой известной. Шолохов, как-то с ним выпивавший, утверждал потом, что людей с такими выдающимися умственными способностями он встречал всего несколько раз в жизни! Но наши русские Ломоносовы, как сперматозоиды: из миллионов один до цели добирается, остальные гибнут невостребованные. М-да… Простите, Андрей Львович, опять я вас тревожу рискованными параллелями! Ну да ладно! И как-то так само собой получилось, что если какому-нибудь режиссеру срочно нужна для съемок деревенская натура, никто даже не задумывался: вперед, к последнему русскому крестьянину! Колорит, самогон и от Москвы недалеко! А в скольких эпизодах Агдамыч снялся — не сосчитаешь! «Отец, далеко ли до Лихачевки?» — «Да, почитай, милок, версты две станет!» Тогда ведь без деревенской темы ни один фильм не обходился, даже если кино про физиков-ядерщиков. Лохматит, лохматит себе ученый волосы в логарифмическом отчаянье, потом махнет рукой — ив деревню, на утреннюю речку, босиком по росе. Помните знаменитых лошадей под дождем у Тарковского в «Солярисе»?

— Еще бы! — воскликнул Кокотов.