Гипсовый трубач, или конец фильма

— Не важно. Тем более что это был не он. Зэка сидела за своим директорским столом, но сидела как-то странно — не начальственно: молчала и сцепляла в змейку канцелярские скрепки. Она так всегда делала, когда сердилась. Цепочка была уже довольно длинная. А за приставным столом устроился крепкий стриженый мужик лет тридцати. Белая рубашка с короткими рукавами. Галстук. Лицо совершенно не запоминающееся. Только вот стрижка его мне сразу не понравилась: короткая, как у военного, но стильная, как у гражданского пижона.

— Да, опасная стрижка! Когда меня из-за «Плавней» в «контору» таскали, я тоже обратил внимание, какие они там все аккуратненькие. Поэтому и империю сдали так бездарно! Аккуратисты должны работать в аптеке, а не в тайной полиции.

— Я могу продолжать? — с тихим раздражением поинтересовался Кокотов.

— Да, конечно, коллега! Извините — увлекся…

— На стуле висел его пиджак, явно заграничный, не дешевый, светло-серый с перламутром…

— Финский. Точно! У них все отлажено было — им обязательно звонили из универмага, если импорт приходил. А мы еще удивляемся, что кагэбэшники вместо того, чтобы государство спасать, в бизнес ломанули. Променяли, подлецы, первородство державохранительства на чечевичную похлебку крышевания. Вы вспомните генерала Калугина! Государство, которое дозволяет человеку с такой рожей работать в органах, обречено! Вот был у меня одноклассник… — начал распространяться Жарынин, но, перехватив укоризненный взгляд соавтора, по-детски приложил палец к губам. — Все. Молчок-волчок.

— …На столе перед ним лежала тонкая дерматиновая папка на молнии — такие выдают делегатам разных слетов и конференций. Увидев меня, Зэка нахмурилась и объявила:

— А вот и Кокотов!

— Присаживайтесь! — кивнул стриженый, не встав мне навстречу и не подав руки. — Вас как зовут?

— Андрей… — ответил я, осторожно устраиваясь на стуле.

— А отчество?

— Львович.

— Я так почему-то и думал.

— Но можно и без отчества.

— Нельзя! — Он посмотрел на меня с обрекающей улыбкой. — Нельзя вам теперь, Андрей Львович, без отчества! Никак нельзя. Вы ведь, кажется, студент второго курса педагогического института имени Крупской?

— Третьего… на третий перешел…

— А я сотрудник Комитета государственной безопасности. Ларичев Михаил Борисович. — Он вынул из нагрудного кармана удостоверение и раскрыл: на снимке стриженый был одет по форме, а выражение лица, остановленное фотографом, такое… понимаете… равнодушно-карательное.

— Еще как понимаю!

— Я даже, знаете… — Кокотов замялся, сомневаясь, стоит ли рассказывать ехидному соавтору неловкую подробность, но потом все-таки решился, ради искусства. — Я, знаете ли, чуть не описался со страха… Я раньше думал, это просто образное выражение, гипербола… Нет, не гипербола!

— Конечно не гипербола! Это жестокая реальность. «О Русь моя, жена моя до гроба…» Но кто не изменял жене? Гражданин должен трепетать перед Родиной, как блудливый муж перед верной и строгой супругой… Иначе — крах.

— Это снова Сен-Жон Перс? — ядовито спросил Кокотов.

— Нет, это мои личные соображения… — скромно улыбнулся Жарынин.

— Я могу продолжать?

— Конечно!

— Ларичев, понятно, заметил мое смятение. Он был доволен и долго рассматривал меня с какой-то добродушной брезгливостью.

— Наверное, мне лучше выйти… чтобы вы могли спокойно поговорить? — вдруг предложила Зэка и собрала «змейку» в комок.

— Да нет уж! Раз это случилось в вашем лагере, останьтесь, пожалуйста! — холодно попросил Михаил Борисович, нажимая на слово «вашем».

— А что случилось? — спросил я мертвым голосом.

— Не догадываетесь? — Он звучно открыл молнию и вынул из делегатской папочки большую фотографию, судя по отодранным уголкам, приклеенную, а потом сорванную. — Это вы?

— Где?

— Вот! — он постучал пальцем по моему лицу.

— А говорили, пальцем не тронули! — покачал головой Жарынин.

— Нет, он постучал по снимку, сделанному нашим лагерным фотографом Женей во время карнавала. В центре стояла Людмила Ивановна, одетая атаманшей, рядом с ней я — в майке с надписью «Make love not war». На лбу у меня красовалась бумажная лента со словом «Hippy». За нами толпился первый отряд, изображавший шумную пиратскую ватагу. Сзади виднелись Тайны уши, поднимавшиеся над пионерской толпой…

— Простите, Андрей Львович, запямятовал: Тая — это девушка, с которой у вас, пардон, было?

— Да.

— А уши?

— Забыл! Она в последний момент сделала себе из ватмана длинные заячьи уши. Очень смешные…

— Понятно. Веселая девушка.

— Так это вы или не вы? — повторил вопрос Михаил Борисович.

— Я… — ответил я.

— Выходит, вы, Андрей Львович, у нас хиппи?

— В каком смысле?

— В прямом. Состоите в организации хиппи, так или нет? И врать не надо!

— Он комсомолец, — хмуро вставила Зэка.

— «Молодую гвардию» фашистам тоже комсомолец сдал! — понимающе усмехнулся Ларичев. — Кто еще входит в вашу организацию?

— Никто.

— Так не бывает!

— Я не хиппи! — пролепетал я, наконец сообразив, в какую жуткую историю попал. — Это же просто карнавальный костюм…

— Странный выбор для пионерского карнавала! Не находите? Майка ваша? Отвечайте!