Гипсовый трубач, или конец фильма

— Скорее б уж перекоробился! — вздохнула Татьяна, выставляя тарелки с усиленными порциями макарон по-флотски.

Когда соавторы вернулись к номерам, там, загадочно улыбаясь и вертя на пальце ключик, ждала их Валентина Никифоровна.

— «Люкс»! — со значением сказала она, стараясь не смотреть на Кокотова. — Аркадий Петрович распорядился переселить вас прямо сейчас.

— Валечка, ты мне поможешь устроиться? — спросил Жарынин сытым голосом.

— Конечно! — бестрепетно отозвалась она.

— Андрей Львович, — режиссер повернулся к соавтору, — час отдыхаете, а потом за работу!

— Полтора, — поправила бухгалтерша.

— Час пятнадцать! — строго определил Жарынин.

Зайдя в свою комнату, Кокотов упал на кровать и занемог в сердечном огорчении: записка Натальи Павловны оборвала долгожданный чувственный росток, впервые после развода пробившийся в его душе, росток глупый, ненужный, ничем не оправданный, но тем не менее придававший пребыванию здесь, в «Ипокренине», некий тайно-нежный смысл. Мысли огорченного Андрея Львовича невольно потекли в прошлое, перед ним, дробясь и прихотливо, как у Дали, соединяясь, всплыли памятные приметы его былых женщин: неумелые поцелуи Валюшкиной, рыжий лисенок Таи, испуганные глаза Лены, внеземные ягодицы Лорины, предательский язык Вероники… Чтобы отогнать мучительно-волнующие видения, писатель выскочил из номера, помчался к прудам и долго, считая шаги, ходил кругами, думая о том, что под холодной рябью предосенней воды, в илистой гуще, может скрываться все что угодно: драгоценный сундук штабс-капитана Куровского, например, или обглоданный раками труп неудачливого бизнесмена…

Из подвижной задумчивости писателя вывела «Песня Сольвейг» — впервые за эти дни его старенькая «Моторола» дала о себе знать.

— Алло?!

— Ну, где вы там? — сварливо спросил Жарынин. — Прошло полтора часа! Мы будем работать или нет?

— Откуда вы знаете мой телефон? — удивился Кокотов.

— Неважно. Жду вас у себя. Немедленно!

…Дверь «люкса», в отличие от других, была обита темно-зеленым дерматином, перетянутым золотистыми тросиками и украшенным кожаными пуговками. VIP-апартаменты состояли из гостиной и спальни, а на самом деле — из двух обычных номеров, соединенных между собой арочным проходом. Мебель, телевизор, холодильник и все прочее выглядело не таким древним, как в остальных помещениях. Входя, Кокотов успел ревниво заметить в санузле, выдержанном в изысканных кофейных тонах, свою геополитическую шторку. Однако доносившееся оттуда все то же знакомое неисправное журчание немного примирило обидчивого литератора с действительностью.

Жарынин в своем стеганом шелковом халате полулежал на диване, покрытом голубым синтетическим мехом, и курил трубку. Он был похож на восточного владыку, который полудремлет после объятий любимой наложницы. И действительно, в комнате стоял едва уловимый запах недавно ушедшей женщины. Но Дмитрий Антонович не дремал, нет, напротив, в нем, вдохновленном и взволнованном недавним торжеством, ощущалось кипение веселой творческой злобы.

— Отдохнули? — бодро спросил режиссер.

— А вы?

— Ладно, не ехидничайте! Мы в ответе за тех, кого приучили.

— Где же Регина Федоровна? — невинно поинтересовался Кокотов.

— У нее отгул.

— От вас?

— Неплохо! Очень неплохо! Мне нравится, что вы сегодня сердитый. Значит, дело у нас пойдет. Итак, что мы имеем?

— Трудно сказать…

— А имеем мы, Андрей Львович, насколько я помню, студента Леву, приехавшего на педагогическую практику в пионерский лагерь. Так?

— Так.

— Лева — хороший такой мальчик, аккуратный, правильный. И он влюбляется в лагерную художницу. Первая страсть. Томленье юной души и зов созревшего организма.

— Почему именно в художницу? — насупился писатель.

— Ну не в повариху же?! Вы-то ведь в художницу влюбились! А Лева разве хуже вас? Нет, он — лучше. Герои всегда лучше своих авторов. Как мы ее назовем?

— Называйте как хотите…

— Бодрее, мой друг! Мы творим вечное! А назовем мы ее Наталья… Как?

— Не надо! — взмолился Кокотов.

— Не надо — так не надо. Мы назовем ее, как и вашу подружку, Тая. Не волнуйтесь, потом поменяем. Это — пока, чтобы не перепутать.

— Хорошо — пусть Тая…

— Кто такая Тая? Думаем! Она хиппи. Настоящая. Состоит в подпольной организации. У нее с Левой летний случайный роман. Она ведь девушка опытная. Хипповки в этом отношении были абсолютно раскованные. Я в молодости встречался с одной — дочкой генерала. Что вытворяла! Боже, страшно вспомнить! Для нашей Таи этот роман — всего лишь игра, эпизод, прихоть пресыщенного тела. А вот для Левы, невинного мальчика, это — космическое чувство, на всю жизнь. Согласны?

— Не совсем…

— Возражайте, умоляю вас, возражайте!

— Да, Тая опытная, даже немного развращенная, но душой она стремится к чистоте. Она устала от животных порывов плоти, наркотиков, от оргий, — Кокотов бросил в соавтора гневный взгляд. — Она рисует ангелов…

— Почему ангелов? — спросил Жарынин, отводя глаза.

— А вы хотите, чтобы она чертей рисовала?

— Ладно, пусть ангелов. И что?