Гирей – моё детство

Боря Лобченко… Семьянин и патриот своей малой родины… После армии его могли оставить в любом московском футбольном клубе – он был классным вратарём, но он вернулся в Гирей, к матери и двум братьям, к хозяйству, которое надо было подымать – пусть он не доучился, но братья должны закончить школу и учиться дальше. Боря учил меня вратарскому искусству, и, оказалось, главное – поймать мяч и приземлиться с опорой на него, а тело аккуратно уложить на место падения… Не поймал мяч – сам виноват, ляжешь костями на твёрдую землю.

Боря был энциклопедией футбольного мира… знал биографии, способности и возможности именитых и перспективных футболистов и тренеров… мог часами комментировать виденные им воочию или по телевизору матчи – это был завораживающий рассказ, после которого ощущалось, что футбол – самое прекрасное, что есть на свете.

Не помню ни имени, ни фамилии парня, старшего по возрасту, но он восхищал меня тем, что ругался и матерился одним приличным словом в любых обстоятельствах: «утварь» – различные эмоциональные звучания и постановка слова в нужный контекст… от простого: «Ты, утварь!», до: «Мелкотравчатого желания утвари!» Других ругательных слов он не применял.

После моего девятого класса он пропал из моего поля зрения, и судьба его мне неизвестна, но «утварь» запомнилась.

Особенности и достоинства каждого гирейца принадлежали ему самому и Гирею… За пределами Гирея – прорастало в профессиональной деятельности или увлечениях души.

***

На скамейке у «Майора»

«Майор», или «Лётчик»… говорили, что он служил в полку Василия Сталина, что из его тела после последнего боя вытащили 216 граммов свинца и ещё 81 грамм остался.

На его скамейку набрёл случайно – среди пацанов-слушателей были мои одноклассники. Щупленький мужичок с проницательным взглядом и с озлобленной тоской в глазах, жестикулируя, говорил:

– Думаю, Иосиф Виссарионович тоже не терпел идеализма. Считаю, что стремление к идеалу – это попытка поцеловать себя в задницу… Сталин был реалистом и, в стремлении достичь наивысшей возможной власти, сформировал себя от наивности до мудрости.

Сказанное было интересным, но сам «Летчик» пугал обострённостью чувств. Слышанное пересказывал отцу – реакция различная: смеялся в полную силу, значит, слышал какую-то лабуду; ироническая улыбка – есть правда, но с преувеличениями; гнев – согласен с «Майором» на все сто… и «Лётчик» гневался и через слово, будто матерился, повторял: «Подлецы»; одобрение и согласие подтверждалось короткими комментариями: «Да, это жизнь!», «Обстоятельства бывают сильнее нас, если они неожиданны», «Согласиться с другом значит верить ему, согласиться с врагом – стать его рабом».

– Сталин – реалист, далёкий от фантазии, поэтому ему трудно представить выдуманное явление, но понимать-то требовалось… и тогда – примитивный взгляд, например, кем-то придуманную «диктатуру пролетариата»… вот что пишет Сталин: «Диктатура пролетариата и крестьянства означает диктатуру без насилия над массами (попахивает противоречием, им же было сказано: «Без насилия диктатуры не бывает…», далее увидим: противоречия нет, но в наличии – детская ерунда), диктатуру волей масс (вот здесь ахинея: разум и воля не могут быть общими, они принадлежат только личности), диктатуру для обуздания воли врагов этих масс (а в этой ахинее прячется желание выдумать тех врагов, которых обязательно надо найти и уничтожить… а врагов придумывать не надо – для России они всегда есть… но с ними надо работать, а выдуманные не страшны). В понимании Сталина диктатура пролетариата нужна, чтобы не было «всеобщей свободы, т. е. никакой свободы слова, свободы печати и пр. для буржуазии… предоставить пролетарским слоям свободы для того, чтобы остатки буржуазного класса не получили даже минимума свободы». Диалектикой обыгрываются максимум и минимум. Видно, что по вопросу диктатуры пролетариата Сталин адепт, но извлекает из убеждений «предыдущих ораторов» нужную мысль для достижения своих целей, для влияния и даже давления на «окружающую среду», но, как он считал, во благо страны… в заблуждении, кроме всего, скрывается польза, если из заблуждения находят выход.

– Видел тех, кто возненавидел кумиров. Они возненавидели и себя, своё прошлое, не оставляя доброго для будущего… Видел тех, кто не отказался от кумиров, но проникся ненавистью к подлецам, свергнувшим кумиров – ненависть в любом виде разрушает доброе в душе и всегда отключает возможность понимать… Гнев и ненависть накрыли и меня после XX съезда… Желание понять усмиряет и гнев, и ненависть, если есть необходимость жить без них.