Гитл и камень Андромеды

Гитл сползала на землю, словно по стенке, хотя впереди нее был только воздух. Цеплялась за невидимую стенку пальцами, пыталась прильнуть к ней, опереться на нее. Но вот опять появилось радужное пятно. Оно двигалось, становилось то ярче, то бледнее, а порой утончалось до пленки и сквозь него можно было различить фигуры хасидов.

— Проклятый оператор! У него что-то с аппаратурой! — вскипела я.

— Он уже каялся, — сказал Шука, — чуть не плачет, говорит, что все было в порядке. И что в конце есть несколько кадров, это подтверждающих.

И впрямь, камера пробежалась по лицам: вот я с вытаращенными глазами и вжатыми в живот кулаками. Вот Чума, глаза широко открыты, лицо напряженное, маска, а не лицо. А вот довольное лицо Дэби. И вот к Чуме подбегает смеющаяся Малка. А это хасиды. Лица по большей части спокойные, но есть и совершенно смятые физиономии. А этот — воплощение ужаса. И этот. И тот тоже.

— Какой потрясающий феномен! — воскликнул Гай. — По-моему, там у вас действительно что-то произошло. Кто-то показывал фокусы. Кочатинские это умеют. Я наблюдал несколько пси-феноменов в их исполнении. Впечатляет.

У меня началось сердцебиение, но это у меня с детства. Побьется и перестанет. Однако Гай тут же вытащил из кармана коробочку с таблетками, а Шука побежал за водой. Конец их беседы я слышала словно издалека.

— Спрячь эту кассету и никогда ее больше не показывай. Скажи, что пропала, — сказал Гай.

— А что ты про это думаешь?

— Ничего не думаю! Я психиатр, а не фокусник. И меня такие штуки не интересуют. Какое мне дело?! Какой-то феномен, интересный, не спорю, но он плохо действует на ее психику. Спрячь, мой тебе совет.

— А как ее лечить?

— Пока лечить не надо. Я-то как раз о тебе беспокоюсь. Ты у нас чувствительный.

— Я в полном порядке.

— Ладно. Тогда вот тебе мой медицинский совет: когда твоя жена проснется, займитесь любовью. Снимите напряжение. Оба. И забудьте всю эту историю. Не говорите о ней, не вспоминайте, не пытайтесь понять. В таинственный сад вошло, как известно, четверо, а живым и здоровым оттуда вышел только один. Поверь мне, ни ты, ни твоя жена не кандидаты на такое чудесное спасение.

— А ты? — спросил Шука со смешком. — Ты знаешь выход из таинственного сада?

— Я стараюсь туда не входить. Я вообще хожу только в такие места, где есть запасной выход, — незлобиво ответил Гай.

Мальчик родился ровно через девять месяцев после свадьбы. Назвали его, разумеется, Меир, Меирка. Но он долго не выговаривал букву «р», а потому представлялся: Мейка. Так его зовут и сейчас.

Ему уже пятнадцать, нашему сыну, и он пустоцвет, пустобрех, пустозвон, лентяй, бездельник и зубоскал. Но он везунчик, поэтому все эти качества без усилия с его стороны превращаются в свою противоположность. Мне твердят со всех сторон, что наш Мейка — златоуст, остроумец, гений и фантазер. Я с ними соглашаюсь.

Учительницы от Мейки без ума и ставят «отлично» там, где и «посредственно» — завышенная оценка. Девочки таскают за ним его портфель, дружки глядят ему в рот, а нас с Шукой он без труда обводит вокруг пальца. И вот доказательство божественной легкости, дарованной моему сыну для забавы и обмана: он часто опаздывает, а порой и просто забывает прийти туда, где обещал всенепременно быть, но небо каждый раз подкидывает ему оправдание. Опоздал на урок — у учительницы заболел ребенок, урок отменили. Опоздал в театр — задержали представление, потому что осветитель заболел, актриса сломала каблук или кому-то почудилось, что в мусорный ящик подлюжили бомбу. Опоздал записаться на тест — компьютер испортился, приходите завтра.

И разве только опоздания?! А Мейкина неудачная контрольная, которую сын учительницы, на наше счастье, выпустил в окно в виде воздушного змея? А школьный дебош, который только потому и не закончился исключением моего сына-зачинщика из школы, что учительский совет ровно в тот день и час объявил забастовку?

Глядя на Мейку, я фантазирую, что многострадальная душа реб Зейде, созданная в предвечные времена и прошедшая все положенные и неположенные трансмиграции в иссохших телах мудрецов, пророков и аскетов, просто получила заслуженный отпуск и была послана к нам, чтобы отдохнуть и повеселиться.

Знать бы, какой длины отпуска дают заслуженным душам. Впрочем, зачем мне это знать? С тех пор как Гитл была призвана и некому мне объяснить, что из чего проистекает в моей жизни и что к чему ведет, все встало на свои места.

Вот недавно, гуляя по яффской набережной, мы с Шукой вдруг остановились, словно нас оглушило. Лихо огибая другие лодки, кораблики и катера, болтающиеся в бухте, в море выходила белая яхта. А на ее борту красовалась выведенная красной краской надпись по-русски и по-английски: «Андромеда».

— Неужели Женья? — спросил Шука. — Проверим?

Я пожала плечами и отрицательно помотала головой. Не в том смысле, что «не-Женья», а в том, что «ничего не хочу об этом знать».