Гитл и камень Андромеды

А с музыкой вышло так: решили не приглашать клезмеров, иначе дикий хасидский оркестр совершенно заглушит изысканный джаз, все музыканты которого когда-то были учениками моей свекрови. Но оркестр на хасидской трети пространства все же появился. Я подумала, что его пригласила Гитл или привели с собой хасиды. Несколько раз порывалась об этом спросить, но все забывала. Простить не могу себе этой забывчивости!

Я носилась между отсеками для гостей, заключенными в куртины роз. Папа Глазер пригласил одну киногруппу. Его дочь Дина заказала еще одну, а ее братец притащил третью из США. Камеры гудели безостановочно. Встань сюда, сядь туда, подойди к пятому, седьмому, тридцатому столику, нагнись, выпрямись, улыбнись, пройдись, замри на месте. Жена американского сенатора потеряла брошку. Какие-то люди ищут месье Дювалье, он им нужен срочно. Кто такой этот месье и как он выглядит? Он приехал из Парижа с Чумой? Да нет же! Дювалье из Америки. Тогда поищите Дину. Да, тут все кошер, но в разной мере. Слева — для консерваторов, справа — для гурманов, а «глат кошер» — за теми кустами.

«За теми кустами» было спокойно. Там меня никто не дергал и не донимал. Хасиды мужеского пола веселились в чисто мужском обществе, которому не было дела до невесты. Этим отсеком заведовал Шука. А на женской половине, где квохтали хасидки, я побывала трижды. Там царила Гитл. Она предводительствовала в хороводах, заставила меня станцевать «ределе» и, прижимая одной рукой к себе, другой подтолкнула к выходу. Беги, детка, у тебя куча дел! А я задержалась возле хасидского оркестра и долго не могла оторвать от него глаза и уши.

На скрипке играл высокий вдохновенный старик. Ах, как он играл! За куртиной трубили саксофоны, дудел и гудел новенький японский синтезатор, бряцали гитары, а надо всем этим и совершенно не в лад, но и ничуть не мешая, пела божественная скрипка. И вот что странно: джазисты ее не слышали. Скрипку слышали только мы с Чумой, Шука и еще хасиды, внимавшие скрипачу восторженно и послушно вертевшие свои хороводы под несложный лад: три восьмушки, три восьмушки и две восьмых. Но какая то была музыка! Сам Пан бы позавидовал. Она уносила и возносила, швыряла в пучины боли и ласково вытягивала из них, помещая слушателя на облако для просушки.

Что именно играл вдохновенный старик?

Тут мы с Шукой не сходимся в суждениях. Он, конечно, сын преподавательницы фортепьяно, но и у меня есть диплом музыкальной школы при консерватории, иначе я не была бы дочерью моей матери, варшавско-ленинградской дамы. Так вот, Шука утверждает, что хасидский оркестрик играл «Ахава раба» на фригийский лад и «Ми ше-бирех» на балканский манер, а закончил свое представление песнопением «Адонай мелех»[14] в стиле сефардской тфилы, я же утверждаю, что играли сначала обыкновенный «Фрейлехс», потом «Ножницы», которые на идиш называют «Шерл», и закончили «Куличом», после которого я уже ничего не помню.

Но как играли! Про старика-скрипача я уже говорила. И откуда он такой взялся: лицо сияет, глаза смеются и грустят одновременно, белая грива несется под музыку вслед за облаками, а белоснежная борода взметается и опадает, как разыгравшаяся метель. И от каждого его движения вокруг разносится благоухание, в котором мой нос различил примесь лаванды, туберозы и сандалового дерева.

— Ты нюхала свои собственные духи, — утверждает Шука, а я тогда надушилась Малкиными «Дом Труссо», у которых все компоненты совершенно другие!

Еще был в хасидском оркестре юноша с очень странным лицом, выглядевшем в фас так, будто смотришь на него в профиль. Тонкие, едва намеченные черты, этакое сплошное сфумато, словно художник затер все линии пальцем, но какое благостное! Нет, не благостное, а лучистое. Нет, не лучистое, а… излучающее… что? Любовь, наверное. Или радость. Упоение, вот! Не лицо, а сплошное упоение — музыкой ли, событием или чем-то еще. Он играл на флейте. И когда флейта взметала свои трели к небесам, скрипка стихала или тихо-тихо вторила.

Зато хозяин гобоя был, мягко выражаясь, неприятен, а по чести говоря, совершенно ужасен. Огромный, черный, грозный, страшный. Стоило ему дунуть в мундштук инструмента, как из раструба выползала черная туча. Старик останавливал гобоиста смычком, и тот замолкал, недовольно урча.

Со стариком и его спутниками пришли мальчики-акробаты. Они были прелестны, но казались не детьми, а мудрецами. Такие у них были лица. Не старые, а всеведающие. Мальчики вертелись и кувыркались, глотали огонь, крутили на ножах тяжелые блюда с курицей и рисом и смешили публику. Смешил ее веселыми историями и старик-скрипач. От этих историй хасиды валились на траву в пароксизме смеха.