Гитлер

«Вопрос еще и в том, будет ли он считаться военнопленным, поскольку официально США и Франция не находятся в состоянии войны. Если удастся договориться с французами, может быть, будет возможно уменьшить негативные военные последствия американского демарша. Но психологический успех американцев налицо. К тому же англичане начинают осознавать истинный масштаб сил Роммеля. До сих пор они их серьезно переоценивали. Как только они узнают, какими небольшими силами он в действительности располагает, его положение станет еще труднее».

Продолжая невеселый обзор ситуации, он затронул тему Сталинграда, на который готовилось наступление силами нескольких инженерных батальонов: «Было бы неплохо бросить Сталинград как противовес на чашу психологических решений. Мы должны любой ценой одержать зрелищную победу на любом театре военных действий и восстановить свою пошатнувшуюся репутацию». Таким образом, все зависело от визита Лаваля в Мюнхен; в противном случае оставался последний козырь – полная оккупация Франции.

Но картина ухудшалась час от часу. Выяснилось, что французы «почти не оказывали сопротивления в Северной Африке. Складывается впечатление, что они играют комедию, пытаясь спасти внешние приличия. Французы требуют от нас гарантий, не понимая, что гарантий должны требовать от них мы». Затем пришла весть, что Жиро в Алжире и «по приказу генерала Эйзенхауэра собирает в Северной Африке национальную французскую армию. Это означает коренной перелом в ситуации. Мы не верим, что Дарлана захватили в плен в честном бою». Он сам отправился в Алжир и сдался в плен американцам, лишь бы «не принимать решений. Все эти французские военные и государственные деятели ведут чрезвычайно легкомысленную и коварную игру». Арест Дарлана выглядел в глазах немцев «заранее отрепетированным фарсом». Поэтому переговоры с Лавалем проходили «под давлением фактора времени» и событий. Надежда прийти к соглашению таяла с каждым часом и в конце концов испарилась окончательно.

Фюрер, между тем успевший встретиться с Чано, принимал президента французского совета в его присутствии, а также в присутствии Риббентропа. Лаваль явно старался выиграть время и рассуждал о поэтапной эволюции. Но немцам было ясно, что «о конструктивном сотрудничестве с французами больше не может идти и речи. У нас нет больше времени. Фюрер решил, что мы займем не оккупированную пока часть Франции, а итальянцы – Корсику. А тот, кто сегодня захватит ту или иную территорию, просто так не отдаст ее после войны». Переговоры завершились составлением письма для вручения Петену, в котором Гитлер объяснял «необходимость своих действий». Геббельс отмечал, что нерешительность итальянцев, возможно, помешала немцам совершить серьезную ошибку: «Лавалю на самом деле нечего было предложить.

Если хочешь вступить в брак, необходимо иметь приданое. С пустыми руками замуж не берут – во всяком случае, в политике и на войне». По сравнению с недавним прошлым ситуация изменилась: «Мы снова берем инициативу в свои руки. Ошеломление первого часа прошло».

Вину за раскол германо-французского альянса возложили на Дарлана, однако немцы продолжали не доверять французам, особенно Петену: «Они сменят лагерь, все как один, едва подвернется удобный случай. Выжидание – вот главный урок французской политики с момента поражения. Нельзя не отметить, что Франция добилась на этом пути некоторых успехов». Операция «Факел» для многих французов зажгла огонек надежды, а возможно, знаменовала собой коренной поворот в войне, пусть даже за него пришлось заплатить дорогую цену – 11 ноября 1942 года, в годовщину перемирия 1918 года, была предпринята операция «Антон», завершившаяся оккупацией всей страны и последующим затоплением флота в Тулоне.

Вскоре коренной поворот в войне – особенно психологический – проявился со всей отчетливостью. В чисто военном отношении Германия проиграла в тот день, когда решила напасть на Советский Союз. Для Гитлера и Сталина битва за Сталинград – столицу Волжского региона – была делом политического престижа. Но если у Сталина имелась разработанная стратегия и были средства для ее осуществления, то у Гитлера не было ни того ни другого; впрочем, выбора у него тоже не было. К тому же, выступая 30 сентября во Дворце спорта, а 8 ноября в Лёвенбрау, он поклялся вырвать город у врага.