Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера

Я изо всех сил постарался обратить все это в шутку и заверил его, что при моей профессии приходится быть постоянно готовым к инцидентам подобного рода. По выражению его лица я понял, что на самом деле он благодарен мне, что я не держу на него зла и вижу в произошедшем лишь забавный случай.

– Герр Гофман, мне было бы поистине мучительно сознавать, что воспоминание о вашей неудаче помешает вам веселиться и испортит сегодняшний праздник.

Обед прошел с размахом. Хотя Гитлер не притрагивался к спиртному, он нисколько не выбивался из общего веселого настроения и выказал себя обаятельным и остроумным собеседником. Тем не менее, когда его попросили выступить с речью, он отказался.

– Когда я говорю, мне нужны массы, – заявил он. – В тесном дружеском кругу я никогда не знаю, что сказать. Я только разочарую всех вас, а этого мне бы совсем не хотелось. Для семейного торжества я никудышный оратор.

После еды подали кофе и свадебный торт: великолепное сооружение в полметра высотой. Он же оказался и настоящим сюрпризом – в середине торта стоял марципановый Адольф Гитлер в окружении засахаренных роз! Я посмотрел на Гитлера поверх торта со смешанным чувством. Интересно, подумал я, как же отреагирует Гитлер на это сладкое подношение?

По его лицу я ничего не смог понять. С совершенно бесстрастной миной он взирал на свою копию в весьма заурядном исполнении, у которой только крошечные усики отдаленно напоминали прототип. Я, как мог, постарался прикрыть кондитера. Он не имел в виду ничего плохого, сказал я, и, если в дело вложено сердце, можно извинить посредственный результат. Гитлер понимающе улыбнулся.

– Послушайте, мы же не можем разрезать и съесть человека прямо у него на глазах, – прошептал Эссер.

Я постарался справиться с этой дилеммой.

– Прошу вас, угощайтесь, – беспечно сказал я, приглашающим жестом показав на торт, сбоку от которого лежал здоровенный нож.

Робко и очень осторожно гость за гостем отрезали себе по кусочку, изо всех сил стараясь не повредить марципановую фигурку.

После кофе мне показалось, что настало удобное время поближе сойтись с Гитлером и вернуться к теме фотографии; и в шуме общего разговора никто не заметил, что мы вдвоем удалились ко мне в кабинет.

Гитлер с очевидным интересом осмотрел медали и дипломы, которые я заработал своим фотографическим искусством: золотую медаль за достижения в искусстве фотографии, врученную мне Южногерманской ассоциацией фотографов, золотую медаль короля Швеции Густава, которой меня наградили на выставке в Мальме, большие серебряные медали Бугры, Лейпцига и прочие награды и знаки отличия.

На книжных полках стояли многочисленные книги по живописи, и Гитлер с удивлением замер перед ними.

– Когда-то я решил стать художником и одно время учился в академии у профессора Генриха Книрра, – объяснил я. – К сожалению, отец имел насчет меня другие планы и настоял, чтобы я выучился профессии фотографа и тем обеспечил себе возможность продолжить семейное дело. Мой старик говорил, лучше хороший фотограф, чем плохой художник.

– Мне тоже не суждено было стать художником, – печально улыбаясь, ответил Гитлер.

Какое-то время мы беседовали об искусстве, и, так как Гитлер все больше и больше увлекался, я набрался мужества, чтобы сменить тему разговора.

– Дитрих Эккарт недавно объяснил мне причины, по которым вы не хотите фотографироваться, – сказал я, – и в какой-то степени я их вполне понимаю. Но вы отклонили предложение на двадцать тысяч долларов, у меня это в голове не укладывается.

– Я в принципе никогда не принимаю предложений, – подчеркнуто возразил он. – Я предъявляю требования. И это, прошу заметить, тщательно продуманные требования. Не забывайте, мир очень велик. Задумайтесь, что значит для газетного концерна получить эксклюзивные права на опубликование моих фотографий в тысячах газет по всему миру, и вы поймете, что мое требование тридцати тысяч долларов – это сущий пустяк. Тот, кто сразу же принимает предложение, попросту теряет лицо, как говорят китайцы. – В его голосе послышались презрительные нотки. – Посмотрите на наших теперешних политиков, – продолжал он. – Они непрерывно находятся в состоянии компромисса, и в итоге когда-нибудь они все плохо кончат. Запомните мои слова – я сброшу с политической сцены всех этих продажных господ, любителей заключать пакты. Я…

Голос Гитлера загремел, словно он говорил с трибуны. Гул разговора, доносившийся до нас из соседней комнаты, внезапно смолк; гостям показалось, что мы с Гитлером ссоримся, да и меня этот неожиданный порыв порядком смутил. Должно быть, он заметил, что мне не по себе, поскольку перестал кричать и через минуту продолжал спокойным, самым обычным тоном:

– Я не могу сказать вам, когда разрешу себя фотографировать, но вот что я вам обещаю, герр Гофман, – когда это случится, вы получите разрешение на первые же снимки.

Гитлер протянул руку, и я крепко пожал ее.

– Однако вынужден просить вас, – прибавил он, – отныне воздерживаться от попыток сфотографировать меня без моего разрешения.