ГИТЛЕР, Inc.

Могла ли Германия платить? Да, она могла, если бы (1) рейх был способен обеспечить профицит годового государственного бюджета или (2) продавала бы за границу больше, чем покупала иностранных товаров: излишки на зарубежных счетах позволи­ли бы накапливать средства в иностранной валюте, каковые по­том можно было бы направлять бывшим противникам. Такая схема явилась бы просто безвозмездным подарком загранице — бесплатным экспортом. Вследствие огромного внутреннего во­енного долга и непоколебимой решимости союзников покон­чить с конкурентоспособностью Германии на мировых рынках, оба эти условия были невыполнимы (95). Убийство Эрцбергера доказало, что праздный класс Германии решил всерьез сопро­тивляться налогообложению. Что же касается французов. то. поскольку они и сами были должны Британии и Америке, они отказывались принимать репарации в единственно возможной форме, то есть в виде немецких товаров и услуг. В довершение всего Британия ввела 26-процентную пошлину на все ввозимые из Германии товары. Таким образом, все — в полном согласии с предсказаниями Веблена — понимали, что Германия не может, а следовательно, и не будет платить.

Таким образом, Германия оказалась в зависимости от Франции (и Британии), Франция от Британии, а Британия от Амери­ки, так Соединенные Штаты оказались в непривлекательной роли бездушного кровопийцы-ростовщика. Ни одна встреча в верхах по поводу репараций не обходилась без единодушного обращения к американским представителям с мольбой о списа­нии внутрисоюзнических долгов. Но каждая такая просьба встречала «садистский» отказ США (96).

Все в один голос обвиняли Америку в создании безвыходно­го положения, американцы сваливали вину на британцев, те пе­ребрасывали мяч французам, которым ничего не оставалось, как винить во всем немцев. И так далее, по бесконечному кругу. В этой пьесе, достойной сцены театра абсурда, Германии, по мнению министра реконструкции Вальтера Ратенау, была от­ведена роль «нормального человека, надолго помещенного про­тив его воли в сумасшедший дом, в результате чего этот человек начал понемногу усваивать повадки и поведение своих сокамер­ников» (97). Подвергаясь глухим угрозам далекой Америки, обузданная французскими истериками, подчиняясь гипнозу лживого лицемерия Британии и прирученного ею советского сфинкса, Германия действительно сошла с ума.

В этой гнетущей атмосфере Вальтер Ратенау решил принести добровольную жертву своей безнадежной объективности: он предложил американским представителям решить запутанную шараду, разрубив одним ударом гордиев узел: Германия могла взять на себя союзнические долги целиком, выплатив их Амери­ке в размере 11 миллиардов долларов, выполнив сорок один пла­теж по 1,95 миллиарда долларов каждый (98). Таким образом, Германия будет должна только и исключительно Соединенным Штатам, освободит союзников от выплаты долгов и снимет с Ев­ропы бремя взаимных обид и претензий. Услышав это предложе­ние, Вашингтон злобно зашипел, а британское министерство иностранных дел сделало Германии выговор: «Такой компро­мисс неприемлем ни в коем случае». Даже в одном из последних научных исследований на эту тему предложение Ратенау было названо «весьма эксцентричным»; то есть даже сейчас Вальтера Ратенау не хотят простить за такую ограниченную попытку, вос­пользовавшись временным затишьем, вероломно и целенаправ­ленно нарушить условия выплаты репараций (99).

Дипломаты... разбирались с важными, но чуждыми для них экономическими вопросами с той осмотрительностью, кото­рая характерна для людей, боящихся обвинений в том, что они ведут себя как слоны в посудной лавке; Ратенау же обо­шелся с этими вопросами с непринужденностью прирожден­ного оратора (100).

Несмотря на то что он имел доступ ко всем техническим дета­лям сложившейся в стране ситуации и понимал их значение, Ра­тенау все же пал жертвой тщеславия: подобно Эрцбергеру, это­му демиургу «возможного», он недооценил шовинистическую враждебность немецкого общества и вообразил, что сможет в одиночку изменить судьбу Германии и переделать ее по собст­венному усмотрению.