Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

Когда Гитлер поселился в рейхсканцелярии, он устроил с собой как приятных приживальщиков эту ужасную братию, которая превратила мою жизнь в такой кошмар во время предвыборных поездок, приведших его к власти, – Брюкнера, Шауба, Шрека, Гофмана и Зеппа Дитриха. Слишком тупые, чтобы знать иные чувства, кроме верности, и слишком нечестолюбивые, чтобы представлять собой опасность, они и сформировали его самое близкое окружение. Они всегда мне напоминали одну старую комедию Герхарда Гауптмана под названием «Глоток и дерьмо» – пьеса в стиле Хогарта, [6]которую ставили в Саксонии где-то в XVII веке. Смысл ее в том, что электор или герцог отправился на охоту, и его компания встречает двух спящих мертвецки пьяных бродяг. Ради потехи этих бродяг привозят в Шлосс, укладывают в постель герцога, а когда те просыпаются, дурачат их и дальше, уверяя, что они – это великий герцог и его управляющий двором. Комедия состоит в том, что бродяги начинают верить сказанному. Для меня это была картина ведомства рейхскацлера, не только шоферни, как я звал их, но всех их вообще. Никто из этих примитивов не разыгрывал из себя Меттерниха.

Эта ближайшая клика осознавала, что в Гитлере лежит их собственнический интерес. Они всегда были под рукой и действовали наполовину как оводы, а наполовину – как блокировщики в американском футболе. Они терпеть не могли оставлять его наедине с кем-то и выдавали себя за нечто вроде коллективной совести партии, чтобы не дать ему оказаться под влиянием, которое, как они считали, есть отклонение от генеральной нацистской линии. Они так постоянно были возле него, что не хотели говорить, они хотели лишь слушать и, слушая, мешали каждому беседовать с Гитлером в разумной, конструктивной манере. Они были наподобие знаменитой кавалерии Мюрата у Наполеона, которая носилась вокруг врага, как оса, но не сражалась. Они могли вмешаться в середину разговора, чтобы показать ему какую-нибудь фотографию или принести лист бумаги. Либо вторгался Гофман и принимался снимать.

То же самое происходило почти с каждым, но особенно с теми, кто не входил в число ветеранов партии. То же самое было как в Берхтесгадене, так и в Берлине. Как-то Нейрат пожаловался мне: «Я только что был в Бергхофе, пытаясь увидеться с фюрером, но знаете, Ганфштенгль, с ним невозможно поговорить наедине более двух минут. Обязательно в разговор встрянет кто-нибудь из этой деревенщины». То же самое говорил и Шахт. А для меня, бывшего в течение этих первых двух лет единственной персоной, которая там присутствовала почти каждый день, дело обстояло еще хуже. Даже Геринг стал опять называть меня «Квестенберг в военном лагере» – фраза, которую он придумал в 1923 году, – ссылка на персонаж в трилогии Шиллера «Валленштейн», который всегда советует проявлять осторожность и промедление, а также смотреть далеко вперед. Меня слышали, что я вновь и вновь жалуюсь на CA и их злодеяния, на незаконные явления, на которые обратили мое внимание, и на необходимость дисциплины и консолидации. Так что на меня набрасывались со всех сторон, и в конце концов ситуация стала безнадежной.

Гитлер был непунктуален и непредсказуем, как обычно. Распорядка дня не существовало. Иногда он мог появиться за завтраком, а иногда не появлялся, заправившись в своем номере сначала горячим молоком, овсяной кашей и порошками для улучшения пищеварения. Потом он мог выйти на несколько минут, и, если мне было что-то надо, это было самое подходящее время, чтобы перехватить его. День мог начаться докладами Ламмерса, руководителя канцелярии, и Функа, который в то время был правой рукой Геббельса в министерстве пропаганды и давал ему обзор утренних новостей. После войны Функ был посажен в тюрьму союзников в Шпандау, но это был одаренный парень, которого я никогда не считал особенно опасным. В свое время он был очень хорошим журналистом в области финансов, я его высоко ценил, потому что он имел профессиональную неприязнь к Геббельсу. Он был весьма влиятелен, так как многое знал о промышленниках, и находил средства, чтобы оплатить счета за «Кайзерхоф». Его слабостью было пьянство. Это было семейной чертой. Его дядя Альфред Райзенауэр – любимый ученик Листа – был всемирно известным пианистом, одним из кумиров моего детства, и он создал дополнительное связующее звено с Функом. Гастроли Райзенауэра по Америке пришлось отменить, как говорили, когда он вдрызг пьяный ходил шатаясь по сцене во время концертной поездки по Калифорнии. Сам Функ часто появлялся после жуткого похмелья. Мы всегда знали, когда он был в плохой форме, тогда его стандартный ответ на вопрос Гитлера об информации по какому-то новому событию был таким: «Вопрос еще не созрел для дискуссии», что означало, что у него были настолько затуманены глаза, что он не смог прочесть отчетов с конфиденциальной информацией.