Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

Тем не менее я все еще волей-неволей оказывался впутанным во внутрипартийные распри. Меня в апреле 1931 года Гитлер притащил с собой в Берлин, когда против руководства подняли бунт формирования CA. Им не платили, и считалось, что они застрахованы от того, чтобы сыграть свою настоящую роль в политической борьбе. Гитлеру пришлось колесить с одной окраины города на другую и упрашивать их со слезами на глазах положиться на него и быть уверенными, что их интересы будут защищены. Ему удалось восстановить порядок, и на следующий день мы сидели без дела в чем-то вроде гостиницы для коммивояжеров под названием «Герцог фон Кобург», что напротив вокзала Ангальтер, – Геббельс, Гитлер и Вальтер Стеннес, обычно именовавший себя руководителем восстания, но фактически являвшийся куда в большей степени его жертвой. Мне он показался очень приличным парнем (он был племянником кардинала Шульце из Кельна), и он отвел меня к одному из открытых окон, где наш разговор перекрывался шумом транспорта, и произнес: «Понимает ли Гитлер, что истинный зачинщик бунта находится рядом с ним? – и это был Геббельс. – Он провоцировал людей выйти на улицу, несмотря на приказ Гитлера не ввязываться в борьбу, а сейчас все это валят на меня». Частично проблема была вызвана тем, что какую-то толику денег, которые они должны были получить, прикарманил Геббельс, чтобы устроить себе роскошную жизнь. Был разгар его любовного романа с будущей женой Магдой, которая в то время все еще была замужем за неким Квандтом, и ему нужны были деньги, чтобы, вероятно, произвести на нее впечатление своей мощью и богатством. В итоге Стеннесу не было причинено никакого вреда, и он в конце концов направился в Китай, где стал советником Чан Кайши.

Много более важная встреча состоялась вскоре после нашего возвращения в Мюнхен, когда Ауви вновь пришел ко мне в гости с Герингом и принес письмо от своего отца, кайзера, Гитлеру, который, хотя и формулируя в очень общих выражениях, более или менее официально назначал Ауви своим представителем при нацистском движении и обещал поддержку и благосклонный интерес. Сам я этого текста не видел. Когда письмо передавалось, я находился в двух-трех метрах, а Гитлер молча прочел его, сложил и спрятал в карман с одобрительным ворчаньем. Потом Ауви сказал мне: «Гитлер должен быть этим очень доволен. Мой отец довольно открыто пообещал ему оказать помощь, какую сможет, а я сам буду стараться поддерживать с Гитлером, насколько возможно, хорошие отношения, – а потом, когда ему пришла в голову мысль о возможности реставрации, добавил: – В конце концов, я – самая лучшая лошадь в конюшне Гогенцоллернов».

Ауви оставался моим гостем несколько недель, и постоянно жужжал телефон, по которому звонили в Дорн и Потсдам. Это стоило мне больших денег. Гитлеру хватило ума понять, что монархическая поддержка может оказаться весьма важным фактором, и, по сути, он несколько лет играл на надеждах германских королевских семей на реставрацию, пока это ему было удобно. «Я считаю монархию очень удобной формой государственной организации, особенно в Германии, – сказал он мне однажды, и, конечно, он вел разговоры в подобном ключе с любым, кто хотел в это верить. – Эту проблему необходимо очень тщательно изучить. Я бы опять принял Гогенцоллернов в любое время, но в других провинциях, возможно, придется поставить регента, пока не найдем подходящего принца». Когда пришло время, он поддерживал эту иллюзию, назначив ряд лиц рейхсштатгальтерами, имперскими наместниками, из которых наиболее известным был генерал фон Эпп в Баварии. О кронпринце Гитлер был очень невысокого мнения и считал его ничтожеством, интересующимся лишь лошадьми и женщинами, и, хотя он испытывал некоторую симпатию к его брату Ауви, он не хранил иллюзий в отношении способностей последнего. «Может быть, следующий кайзер уже шагает в наших рядах как простой солдат CA», – сказал он мне однажды, и я понимал, что принцем, которого он держит в уме, был Александр – сын Ауви от первого брака.

Именно Ауви, как никто другой, оживил мои надежды на будущее партии. Он придерживался куда более оптимистического мнения, чем я, и прежде всего его пример подтолкнул меня стать официальным членом партии. Где-то в августе 1931 года он вышел из «Стального шлема» и вступил в НСДАП. Мы зарегистрировались в один день и после одной из многих реклассификаций членства, которые проходили то и дело, получили соседние по порядку членские номера – 68 и 69.