Гитлерюнге Соломон

Так прошли два года: с 1939 по 1941. Наступил июнь. Мы были заняты подготовкой к отъезду в летний лагерь на берегу Немана. Предыдущее лето мы уже проводили там и с нетерпением ждали, когда вновь поедем в лагерь. Мы и не предполагали, что как раз в этот момент немецкая армия готовится к нападению и был начат отсчет времени для приведения в действие плана «Барбаросса».

22 июня 1941 года. Наступление началось на рассвете. В 5 часов мы вскочили со своих кроватей от рева первых авиабомб, сброшенных немцами. Несколько минут спустя мы узнали, что началась война. Немцы нарушили пакт о ненападении и начали наступление на Россию. Советский воспитатель, еврей, вдруг появился в спальне и приказал всем еврейским детям быстро одеваться и спасаться бегством. Повсюду работали громкоговорители. Мы слышали, как нарком иностранных дел Молотов провозгласил «отечественную войну за Родину».

В дорогу отправились целой группой. Мы думали, что Красная армия с фашистскими завоевателями расправится быстро, прежде, чем нам удастся добраться до Минска.

Об этом мы пели в наших советских патриотических песнях, об этом говорилось в речах партийных функционеров, непрестанно обещавших уничтожить противника. Но во время нашего бегства перед нами открывалась другая картина.

Дороги и поля усеяны были мертвыми и ранеными. Везде распространялись пожары, воздух был полон ядовитым дымом и сладковатым трупным запахом. Нашу группу охватила паника, все разбежались. Я остался один и хотел пробиваться на север, к Сморгони, чтобы добраться до брата Исаака. Однако волна беженцев захватила меня с собой на восток и привела в маленькую деревню неподалеку от Минска. Там я узнал, что дальше на восток бежать невозможно, потому что немцы заняли город. Повсюду я видел ужасные следы опустошения.

В этом кошмаре я старался сохранять ясную голову. Как тысячи других, я стал спасаться бегством. Перепрыгивал через перевернутые повозки, повисал на борту переполненного грузовика. И при этом только одно было у меня в голове: я должен выжить.

Земля горела под градом бомб и гранат. Плотный дым поднимался к небу, потом рассеивался. Свист смертоносных металлических снарядов, начиненных взрывчаткой, усиливался, приближаясь.

Когда над нами пролетали самолеты со свастикой и крестами, я бросался плашмя на землю, чтобы защититься от них, хоронился под корни деревьев, чтобы избежать взрывной волны. Вторжение это по праву называли блицкригом. Характерным для него было продвижение огромных танковых колонн в глубь вражеской территории, не особо задумываясь о том, что творится на флангах.

Когда танки доходили до определенной цели, то разделялись на две колонны, двигавшиеся направо и налево, пока путем многократного разветвления не присоединялись к другим, параллельно действующим танковым колоннам. Таким образом немцам удалось в течение нескольких дней образовать клин, который они контролировали с севера на юг по всей линии фронта. Поэтому Красной армии приходилось действовать между такими клиньями, то есть фактически в окружении противника. Положение становилось драматичным: куда ни посмотришь, везде пожары, раненые и убитые…

Мне было 16 лет.

Не иначе как свыше мне было даровано в те годы умение оставаться, несмотря на ужасные события, в какой-то мере разумным и хладнокровным. В тот момент я еще не имел верного представления о настоящей опасности и не мог себе представить, что мне готовит будущее. Мне удалось на какое-то время убежать из ада Третьего рейха. Я вышел из Пайне, из Лодзи, из Гродно. Мой теперешний, третий, побег из Гродно в Минск как будто бы близился к концу. В действительности же он только начинался.

Через день после моего прибытия в маленькую деревню рано утром я наткнулся на советских командиров высокого ранга, склоненных над развернутыми картами. Те, кто был рангом пониже, собирали солдат, пытаясь составить подразделение, с которым можно было бы прорвать окружение и пройти к регулярным частям. Удалось ли это им, я так никогда и не узнаю, но я пожелал им успеха.

Мне хотелось дойти до ближайшего колодца и набрать в котелок воды, чтобы сварить немного лапши с последними кусочками сахара. Прихватил я их из одной полевой кухни, брошенной при отступлении.

Между тем взрывы приближались.

Штурмовики били залпами, и шальные пули так и свистели в воздухе. Только в матушке-земле можно было спрятаться: за холмом, за камнями или в кювете я чувствовал себя в безопасности.

Они появились внезапно.

После того как дым рассеялся, я отчетливо разглядел мотоциклистов. Их лица были черными от сажи и покрыты коркой пыли. Большие водительские очки закрывали глаза и лоб. Наводящие ужас стальные каски, зеленая униформа и черные сапоги придавали им вид чудовищ.

На мотоциклетных колясках были установлены пулеметы, всегда готовые к тому, чтобы открыть огонь.

Мы оказались в ловушке. Бегство было невозможным.

Вдруг в небе появился самолет и сбросил листовки. По-русски и по-немецки нам было приказано бросать оружие и следовать указаниям патрульной машины, которая уже стояла перед нами.