Гитлерюнге Соломон

Раньше я спасался от фашистов бегством со смертельным страхом в груди и с бледным от страха лицом. А теперь я находился в их лагере, носил их форму и должен был демонстрировать всем своим видом, что наконец добрался до безопасного места и рад возвращению на родину. Зеркало отразило форму на моем худом теле — а ведь от нее бежал я из Пайне, из Лодзи, из детского дома. Не кошмарный ли это сон, от которого я вот-вот очнусь? Нет, открыв глаза, вижу, что все это наяву — как бы я ни отказывался в это верить. Такой поворот сюжета невозможно было придумать даже в самой сумасбродной фантазии. Чувствовал я себя подобно овце, брошенной в пещеру льва. Через несколько долгих минут я преодолел шок от внезапной перемены.

Теперь я судорожно обдумывал ответы, которые мне надо было давать, и поведение, которого мне следовало придерживаться. Я был еще в своих мыслях, когда мне приказали предстать перед фельдфебелем. Он сидел в голубом «фольксвагене», служившем передвижной ротной канцелярией. Рядом с рулем была прикреплена доска с пишущей машинкой, на заднем сиденье находились полки с документами. Немецкий порядок.

Я приблизился к нему и как только встретился с ним взглядом, он тут же взялся за карандаш и сказал: «Твои документы, пожалуйста».

Мой язык словно парализовало, и я едва смог не выдать то, что несколько секунд назад занимало мои мысли. Если бы я признался, что зарыл свои документы, это стало бы для меня смертным приговором.

Мне надо было выдумать убедительную историю. Но прежде никто меня не научил делать это с ходу и правдоподобно. Это сделали обстоятельства и нацисты. Меня быстро увлекли фантазии, необходимые для выживания.

Ложь явилась в секунду: «Господин фельдфебель, все мои документы были уничтожены массивным артобстрелом вашей армии местности, в которой я находился», — ответил я уверенно. «Ах ты, бедный парень!» — сказал немец и понимающе улыбнулся. Он взял чистый лист бумаги и спросил: «Как тебя зовут?» Непроизвольно я назвал свое настоящее имя Перел, и вдруг в моем сознании прозвучал тревожный колокольчик: «Соломон, что ты наделал? Ты сам, своими же словами разрушил единственный шанс на выживание. Перел — исключительно еврейская фамилия».

Очевидно, я еще недостаточно тренировался и не понимал, о чем идет речь, как и то, что каждая минута моей жизни будет зависеть от моего умения врать и ложь станет моим единственным оружием. К счастью, из-за шума бомбежки и ревущих моторов самолетов он не смог расслышать того, что я сказал, и переспросил: «Как-как?» Еще раз виселица обошла меня стороной. Мне было ясно, что я должен найти себе другую фамилию, но звучащую похоже, а не такую, как, например, Штуттваффер или Мюллер. И я ответил, что меня зовут Перьел.

Вероятно, я правильно угадал, так как мужчина, который стоял рядом, пришел мне на помощь: «Перьел, Перьел — это типично для немца из Литвы». Конечно, я тотчас же это подтвердил. Когда меня спрашивали о происхождении моей семьи, я постоянно отвечал: «Я литовец».

На свидетельство такого эксперта по именам можно было положиться.

Второй вопрос последовал немедленно: «Имя?» Разумеется, я назвался не Соломоном — иначе я был бы просто сумасшедшим. Отчаяние вдохновило меня, и я назвал первое, что мне пришло на ум: «Йозеф».

Вот так состоялась моя новая идентичность. Обстоятельства продиктовали мне новый образ действий — так я превратился в Йозефа Перьела, немца из Гродно. В моих документах с правдой совпадала только дата рождения, ее невозможно было подделать. Хотя бы даты не бывают чисто «арийскими»!

Я, Соломон Перел, еврейский мальчик из Пайне, с этого момента должен был жить под чужим именем.

Немецкий порядок функционировал безупречно, и я быстро был распределен в роту 12-й танковой дивизии немецкой армии, во главе которой стояли главный фельдфебель Хаас и командир роты гауптман фон Мюнхов.

Новость быстро облетела часть, и многие, кто служил в моем подразделении, приходили, чтобы посмотреть на немецкого подростка, добытого как трофей, чтобы поприветствовать его.

Улыбаться и радоваться, когда тебя раздирают печаль и страх, невообразимо тяжело. Несмотря на их вежливость, я боялся их как чумы. Я знал, что одна небольшая оплошность может мне стоить жизни.

Я должен был собраться духом, сохранять холодную голову и довериться игре, правил которой не знал. Я даже не представлял, что это все было только началом сумасбродной и нескончаемо ужасной комедии.

Ночь я провел на переднем сиденье грузовика. Несмотря на не покидавший меня невыносимый страх, усталость взяла верх, и я глубоко и крепко заснул.