Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Часть читателей могла догадываться об иной причине бурных эмоций леди Драммонд-Хэй: романтическая связь между ней и её коллегой Вигандом. В 1923 г. эта англичанка вышла замуж за бывшего дипломата сэра Роберта Хэя Драммонд-Хэй, на пятьдесят лет старше её самой. Три года спустя он умер, оставив её молодой вдовой аристократа, способной в полной мере заняться своей журналистской карьерой. С Вигандом она познакомилась во время работы на Hearst, и их отношения быстро вышли за рамки профессиональных. Виганд был женат, но, как иностранный корреспондент, часто бывал в отъездах, далеко от жены. Когда эти двое познакомились в 1926 г., они начали стараться как можно больше работать над статьями совместно – той совместной работой было и освещение первого в мире трансатлантического перелета дирижабля в 1929 г. А будучи вдалеке друг от друга, они часто переписывались. Письма их не оставляют никаких сомнений в характере их отношений. «Ты так нежно заботился обо мне, медведик мой, моя киска очень ценит это и хочет прильнуть поближе к медведику – такому уютному, надежному, любви всей её жизни… Я так сильно и глубоко любви тебя», – писала она в одном из первых своих писем в 1926 г., подписав его «Киска урр-урр!».

В газетах Hearst любили писать о подвигах «великолепной британской женщины» и «всемирно известном корреспонденте» Виганде. И они без тени сомнения переключились на истории о воздухоплавании, когда ситуация на земле стала поспокойнее, чем была поначалу после войны.

Как позже писала Дороти Томпсон, время с 1924 по 1929 г. было «полно надежд… За эти короткие пять лет Германия добилась заметного прогресса». Этот прогресс было очень удобно показывать на примере эффектных историй о людях, перелетающих через океан: это был безмятежный, гармоничный мир. Но даже в эти многообещающие времена многие американцы в Германии чувствовали, что, несмотря на внешнее сходство, «германцы» отличались от них и от многих других европейцев. «Хотя внешние элементы американской жизни все больше входили в моду – заведения быстрого питания, броские слоганы, небоскребы, даже жвачка, – отношение ко всему этому оставалось совершенно тевтонским», – писала Лилиан Моурер. Эти «тевтонские» отличия выглядели порой странно, порой – комично, а порой – довольно подозрительно и даже зловеще.

Моуреры исследовали германские социальные особенности, которые с первого взгляда выглядели пикантно. «Где, кроме Германии, можно найти 150 тысяч организованных нудистов?» – писал Эдгар. Но побывав в нескольких нудистских колониях, Лилиан отметила: «Там совершенно неэротичная и сосредоточенная атмосфера». Она списала сенсационные истории про сексуальные приключения этих людей как просто слухи, обнаружив за всем этим нечто более философское.

«Их ведут чувства отчасти примитивные, отчасти религиозные: надежда на более вменяемое человечество где-то в невообразимом будущем». Её смутило «ненаправленное эмоционально рвение», характерное для нудистского движения, и его «яростное стремление к чему-то отличному от знакомого». Многие из встреченных ею молодых людей в нудистских колониях голосовали за коммунистов, видя в последних путь к улучшению человечества. Эти чувства, заключала она, «можно легко канализировать и направить в любом ином направлении, как только найдется беспринципный лидер, заинтересованный применять их для своих целей».

Томпсон поразило, насколько сильно немцы интересуются кровавыми преступлениями: об этом свидетельствовала популярность полицейской выставки, посвященной сериям убийств, попадавших в газеты. На выставке была копия спальни человека, заманившего двадцать шесть жертв-мальчиков в туалеты ганноверской железнодорожной станции. «Чтобы посмотреть на убогое логово, где этот монстр убивал своих жертв, на кровать, где он их душил, на стол, где он их расчленял, – ради этого люди стоят в очереди по полчаса», – писала она.

Американцев озадачивали и другие формы экзотического для них поведения. Моуреров поразил один сотрудник корреспондентского пункта Daily News, соблюдавший «естественную» диету почти без жидкости, которая, по его словам, должна была невероятно продлить ему жизнь. Он придерживался этой диеты с таким рвением, что потерял сорок фунтов, стал вполовину менее эффективен в работе и выглядел «как мертвая голова». Наконец он сломался, съел обед из свинины, картофельного салата и яблочного пирога, выпив при этом много пива: тело его ужасно распухло, в результате он попал в больницу. Пролежав там шесть недель, он объявил, что просто не сумел найти правильную диету для продления жизни. «Если б я только мог посвящать поискам все свое время…» – говорил он.

«Тебе не кажется, что немцы – все-таки чуть большие психи, чем другие народы? – спрашивала Лилиан мужа. – Они такие нестабильные, такие… истеричные». – «Им не хватает уверенности, – ответил Эдгар. – Они очень богаты интеллектом и очень бедны в обычном смысле слова. И они способны поверить практически во что угодно».