Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Моурер подтверждал эти наблюдения. «К началу 1920-х признаки американизации появлялись по всей Европе, а в Германии они были наиболее приметны», – писал он. В своих репортажах он называл 1925 г. «первым великим Годом Америки в Европе» и пояснял, что «в немецкую душу очень глубоко запала вся сложная конструкция этой жизни – демократия, техника, стандартизация процессов», а также и новая яркая реклама. Он цитировал американского экономиста, сказавшего, что массовое производство превратило Германию в «США Европы».

Все это увеличивало привлекательность Берлина для экспатов из Америки. Париж по-прежнему оставался их любимым европейским городом, но многие в 1920-х гг. приезжали и в столицу Германии. Жозефина Бейкер прибыла со своим Revue Negre в Берлин, и её первое представление там состоялось в театре Нельсона на Кюрфюрстендамм, 31 декабря 1925 г. Хотя толпа снаружи протестовала и возмущалась черными актрисами, а нацисты называли Бейкер «недочеловеком», зрители пришли в полнейший восторг. «Это безумие. Триумф. Они носят меня на руках», – рассказывала она. Именно в Берлине Бейкер получала больше всего подарков: ювелирные украшения, парфюмерию, меха. Благодаря её регулярным выступлениям театр Нельсона превратился в кабаре, где после этого продолжала появляться сама Бейкер. Она с радостью принимала приглашения и на другие мероприятия, где порой выступала в одной лишь набедренной повязке. Она говорила, что ночная жизнь Берлина была «насыщена, как никогда не бывало в Париже» – и ей это нравилось. Она даже подумывала осесть в Берлине, но её переманили обратно в столицу Франции, выступать в «Фоли-Бержер».

Для американцев, приехавших временно или надолго, бурная сексуальная жизнь Германии была источником постоянного изумления. Как сформулировал Эдгар Моурер, «сразу после войны по всему миру настал период сексуальных экспериментов, который в Германии достиг почти оргазма… Что примечательно, женщины были более агрессивны. Мораль, девственность, моногамия, даже хороший вкус – все это считалось предрассудками». Что до «сексуальных перверсий», то, как с явным удивлением отмечал Моурер, старые законы начали просто игнорировать. «Трудно представить более терпимое общество». Бен Хехт, бывший за несколько лет до того берлинским репортером Chicago Daily News, описывал то, на что только намекал сменивший его Моурер. Он встретился в Клубе офицеров с группой авиаторов-гомосексуалистов. «Это были элегантные парни, надушенные и с моноклями, чаще всего под героином или кокаином», – вспоминал он. «Они не скрывали свои отношения, целовались в кабинках кафе и около двух часов ночи уезжали в дом одного из них. Обычно на встречах присутствовали одна-две женщины: нимфоманки с широкими ртами и темными глазами; к их именам прилагались титулы, но на их телах виднелись совершенно не аристократические ожоги и порезы. Иногда на этих встречах в частных домах появлялись девочки десяти-одиннадцати лет, подобранные на мостовых Фридрихштрассе, которые после полуночи выступали с нарумяненными лицами, в коротких детских платьицах и ярких ботиночках».

Хотя Хехт мог в своей автобиографии приукрашивать подробности, нет сомнений, что в Берлине хватало простора для однополых связей. Для приезжего молодого гея, вроде американца Филипа Джонсона, это оказалось восхитительным открытием. В Германию его изначально привлекло движение Баухаус и иные формы архитектурного модернизма, возникшие в 1920-х гг. Будущий знаменитый архитектор быстро обнаружил, что здесь лежат не только профессиональные его интересы. «Сам воздух, которым мы дышали, люди, с которыми мы знакомились, рестораны, Курфюрстендамм, сексуальная свобода – все это было новым и захватывающим для молодого американца, – вспоминал он. – Здесь создавался мир».

В письме семье, домой, Джонсон сообщал: «Думаю, что если нечто можно сказать с платформы берлинского кабаре – то можно и написать матери. Надо же, как я пытаюсь быть благопристойным, ужас какой-то! В Берлине в последнее время, судя по всему, перестали действовать законы против гомосексуализма, и после этого confẻrencier сообщал, что и запрет на секс с животными будет снят – останется лишь запрет на нормальные отношения. Аудитория нашла это очень забавным, да и я тоже – но тогда бы я этого ни за что не признал».

Джонсон, как и другие американцы, нашел немцев очень гостеприимными, что не было никак связано с сексуальными предпочтениями. «Американцы завоевали старую Германию, юные немцы были рады таким гостям, – вспоминал он. – Париж никогда не был таким gastfreundlich».