Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Позже той же ночью врач объяснил Хелен, что они тоже пытались выбраться в Австрию, но у них сломалась машина. Водитель не смог её починить, так что Гитлер предложил дойти до дома Ганфштенглей, поскольку туда можно было добраться пешком, хотя для троих уставших людей прогулка оказалась долгой и трудной. Что из этой истории не ясно, так это почему Гитлер решил, что может спрятаться в доме своего хорошо известного приверженца.

На следующее утро Гитлер отправил доктора в Мюнхен, чтобы тот попробовал найти другую машину для отъезда в Австрию. Рука у него была на перевязи и явно не так сильно болела, как в прошлый вечер, но он нервно прохаживался туда-сюда в голубом халате, продолжая спрашивать, где же машина. Позвонила свекровь Хелен и предупредила, что полиция уже в соседнем доме. Внезапно во время разговора у нее отнял трубку офицер полиции и сказал Хелен, что он со своими людьми отправится теперь в сторону её дома.

Хелен пошла наверх и сообщила Гитлеру, что его сейчас арестуют. Он стоял в коридоре, совершенно ошарашенный новостями.

– Все потеряно, нет смысла продолжать! – воскликнул он, всплеснув руками. Затем резко выхватил из ящика свой револьвер.

«Я была начеку, схватила его за руку и отобрала оружие», – вспоминала Хелен.

Боясь, что он застрелится, она рявкнула:

– Что вы делаете? Вы, после всего случившегося, хотите бросить людей, которых привлекли идеей спасения вашей страны – и теперь не собираетесь жить… Они хотят, чтобы вы продолжали.

Гитлер не сопротивлялся, когда она забирала оружие. Он опустился на стул, уронил голову на руки. Пока он так сидел, Хелен быстро унесла оружие и спрятала его в большой корзине с мукой, затолкав поглубже, чтобы его стало совсем не видно. Вернувшись к Гитлеру, она заставила его продиктовать инструкции для последователей, пока не прибыла полиция: пусть они знают, что делать, пока он в тюрьме. Она добавила, что ему следует подписать каждый лист с инструкциями, а уж она проследит, чтобы они были доставлены к его юристу. «Он поблагодарил меня за то, что помогла ему вспомнить о долге перед его людьми, а затем продиктовал самые важные указания, которые нужны были для продолжения работы», – вспоминала она. Вскоре полицейские с собаками окружили дом. В дверь постучали, Хелен подошла, и молодой застенчивый лейтенант объяснил, извиняясь, что ему надо обыскать дом. Хелен предложила ему проследовать наверх и открыла дверь в комнату, где стоял Гитлер. На мгновение встретившиеся замерли в изумлении. Затем лидер нацистов воспрял духом и немедленно стал громко бранить лейтенанта, особенно когда тот объявил, что арестовывает его по обвинению в государственной измене.

Но спорить не было смысла, и даже Гитлер понимал это. Он отказался взять у Элен теплую одежду Путци; когда его повели вниз по лестнице, он так и остался в голубом халате, только накинул поверх него свое пальто. В этот момент вбежал маленький Эгон с воплем:

– Что эти плохие люди делают с дядей Дольфом?

Гитлер был явно тронут, он потрепал Эгона по щеке. Затем он пожал руку Хелен и горничным, прежде чем уйти. Хелен в последний раз взглянула на его лицо, когда он сидел в полицейской машине. Оно было, по её воспоминаниям, «смертельно бледным».

После этого и немецкая и зарубежная пресса быстро списала Гитлера и нацистов как не имеющих больше политического значения. Пивной путч был провален до смешного бездарно, арестованных лидеров ждал суд и неотвратимый приговор.

Мало кто представлял тогда, насколько на руку окажутся Гитлеру этот суд и даже тюремное заключение. И только немногие посвященные знали, что именно молодая американка, жена одного из первых приверженцев Гитлера, не дала последнему покончить с собой – и тем самым принесла человечеству чудовищные последствия его возвращения в политику. Именно Хелен Ганфштенгль, в девичестве Нимейер, развернула историю на такой мрачный путь.

Эдгар Ансель Моурер из Chicago Daily News прибыл в Берлин в 1923 г., вскоре после Никербокера, с которым он быстро подружился. Он остался там на десять лет и стал свидетелем прихода Гитлера к власти. Ему, как и Никербокеру, и Виганду, и другим корреспондентам, были интересны события жизни искусства немецкой столицы – не меньше, чем её политические пертурбации. Город был местом «мятежной культуры, не такой традиционной, как в Париже и в Лондоне», – вспоминал он. Эта мятежная культура быстро затянула его вместе с женой, британкой Лилиан.

На ежегодном Балу прессы в огромном ресторане «Зоопарк» Моуреры получили возможность пообщаться со всем высшим обществом, от правительственных чиновников до драматургов Бертольда Брехта и Карла Цукмайера, композитора Рихарда Штрауса, приехавшего из Вены дирижировать оперой, и дирижера Вильгельма Фуртвенглера. Как писал Моурер, на встрече собрались «знаменитости из совершенно разных миров. Было впечатление, что Париж объединил Елисейские Поля, Гранд-опера́ и Бал Изящных Искусств в единое мероприятие, начавшееся с серьезностью официального приема и закончившееся вакханалией».