Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Берлин сразу произвел огромное впечатление на Лилиан Моурер, когда она, завершив пару дел, приехала сюда вслед за мужем из Рима, где тот служил до того. Это было в марте 1924 г., и она была очень огорчена холодом этого места, в буквальном и переносном смысле – оно было так не похоже на Италию, где уже распустились весенние цветы. «В берлинском Тиргартене лед еще лежал на прудах, воздух был мерзлым», – вспоминала она. Её также огорчало «уродство города», тяжелая архитектура Викторианской эпохи, помпезность общественных учреждений – и «некрасивые человеческие фигуры».

В съемной квартире она нашла написанные её владельцем картины с обнаженными женщинами в «агрессивных тонах и хаотичной композицией немецкого экспрессионизма», с массивными торсами и ягодицами. «Можно подумать, на улицах уродства мало», – жаловалась она. Потом обнаружились проблемы с продуктами. «К немецкой кухне приходится привыкать», – отмечала она обтекаемо. Даже то, что марка наконец-то стабилизировалась, имело для нее отрицательные стороны: для иностранцев все стало теперь дороже, чем за несколько лет до того.

Но вскоре Лилиан стала смотреть на свой новый дом несколько иначе. Немецкий экспрессионизм оставался для нее еще загадкой, но «энергично искаженные силуэты и лица стали немного вызывать мой интерес». Ей нравилось итальянское искусство, но она понимала, что в Риме она в области искусства могла «жить в прошлом». По контрасту с этим, «современные немецкие работы были наполовину метафорой, наполовину – дикостью: это бодрило и стимулировало». Что до немецкого театра, то она быстро признала его «самым актуальным в Европе», а немцев – «самыми заядлыми театралами Европы». Ей очень нравилось, что в Берлине хватало и иностранных гастролей, от классической «Комеди Франсез» до смелых русских постановок Станиславского и Мейерхольда, которые ей особенно понравились. «В Германии, как нигде в мире, гостеприимно встречают иностранные таланты», – писала она. Но главное радостное открытие Лилиан состояло в том, что немцы оказались очень открыты с иностранцами в повседневной жизни, а не только на сцене. «Они были такие гостеприимные, эти жители Веймарской республики, они не пытались делать из каждой вечеринки и приема показательную bellafigura, они приглашали нас на ужин в складчину, как друзей». Она обнаружила, что все – банкиры, политики, писатели – были людьми любопытными, общительными и часто интересными. Другой поразившей её особенностью жизни веймарской Германии была роль женщин. К моменту её приезда в рейхстаге было 36 женщин-парламентариев – больше, чем где-либо еще. Женщины учились в университетах на самые разные специальности: право, экономика, история, инженерное дело – и далее работали в профессиях, бывших когда-то чисто мужскими. Лилиан даже однажды встретила в Берлине «профессиональную забойщицу»: женщину, способную убить быка одним ударом молота. «В веймарской Германии женщина могла заниматься, чем хотела», – делала вывод Лилиан.

Лилиан не просто так наблюдала за берлинской жизнью. Она писала статьи для Town and Country, а также появилась в первом немецком звуковом фильме Liebeswalzer («Вальс любви»), который был выпущен в английском и французском вариантах. Немецкая актриса, игравшая роль, говорила по-английски гораздо хуже, чем изначально заявляла сама, и Лилиан попросили попробовать заменить её. Пробы она прошла легко, но вскоре её первоначальный восторг угас, когда она увидела, насколько монотонна работа с дублями. Но были у происходящего и приятные стороны. На другой площадке той же киностудии снималась Марлен Дитрих в «Голубом ангеле», так что Лилиан нередко сталкивалась с ней за ланчем в том же ресторане, где ела сама. Она узнала Дитрих благодаря театральной стене, где та играла ведущие роли в «умных» музыкальных программах и комедиях. Когда благодаря «Голубому ангелу» Марлен Дитрих стала звездой кинематографа, Лилиан была не слишком довольна этим. «Приговаривать её навеки к роли женщины-вамп – это бездарная трата таланта», – писала она.

Лилиан и Эдгар познакомились с очень многими знаменитыми жителями города, от художника Георга Гросса до Альберта Эйнштейна. При встрече с физиком Эдгар спросил его кое о чем в теории относительности, что казалось ему нелогичным. Эйнштейн с улыбкой ответил:

– Не стоит ломать голову над этим: это математическая, а не логическая теория. Вот так…

И тут он взял скрипку и начал играть Баха. Неудивительно, что Лилиан вскоре сдалась: «Я почти примирилась с Берлином».