Гиви и Шендерович

Потом я привел Агарь.

Странно, подумал он, это она после рождения Измаила так изменилась. Раздалась вширь, отяжелела. Агарь, та осталась какой была — стройной, точно финиковая пальма, смуглянкой с пушком над верхней губой. Да, Агарь…

Он затряс головой, отгоняя наваждение.

— Почему так рано? — повторила Сарра своим высоким, резким, как у птицы голосом, — дал бы мальчику поспать…

Он взглянул в сторону колодца. Исаак мылся у желоба, раб поливал ему голову из кувшина, мальчик смеялся, разбрызгивая воду, даже отсюда, в холодном свете восходящего солнца было видно, как дрожат брызги на острых ключицах

— Не в моих это силах, Сарра, — вытолкнул из себя Авраам, — Господь призвал нас.

— Солнышко мое, — тихонько сказала Сарра, обращаясь скорее к себе, чем к мальчику, — радость моя…

Как она красовалась, как гордилась им! Какой пир закатила, каких знатных людей созвала — и платье надела тонкое, тонкое — чтобы все видели, как расплываются на натянувшейся ткани пятна от молока. Исаак, младенчик, лежал на ее руках, трогал мониста, улыбался беззубым ртом. Исаак, дитя смеха, дитя радости. Ее радости.

И сам он, сидящий на шелковых подушках, иногда вставая, чтобы самолично обнести гостей вином и хлебом, и прислушивающийся — правда ли послышался от кухни тихий плач худощавой смуглой женщины, или это почудилось ему?

Исаак отложил колун, кряхтя, распрямился. Непривычная работа, негосподская, руки ходили ходуном, сухие, увитые жилами руки. Негоже колоть дрова хозяину стад и сотен рабов, но это он должен сделать сам.

— Мальчик мой, — тихонько приговаривала Сарра у него за спиной. — Единственный.

— Единственный? — прошептал Исаак

О, смуглый Измаил, дитя поздней любви, дитя худосочной Агари с тяжелыми грудями. Странное сложение было у этой хрупкой женщины…

— Господь знает, — Сарра не отставала, следовала за ним, отгоняя рукой семенившую сбоку служанку, — никогда не преступала я его Заветы. Но Исаак — у него нежное сердце. Он жалеет ягнят, господин! Он потом всю ночь будет плакать… трястись и плакать… ты же знаешь, как с ним бывает.

Если бы, — подумал Авраам. В ушах звенело. Тихий звон сотен верблюжьих колокольчиков — знак того, что Господь поблизости, здесь, с ним, как тогда, впервые, в самый-самый первый раз, у дубравы Мамре, когда он, совсем еще юный, сидел при входе в шатер во время зноя дневного. Что Ты, — шептал он про себя, — что Ты хочешь мне сказать? Молю… пока не поздно, пока еще есть время… Ты же обещал… Ты же все видишь. Погляди на Сарру. Это убьет ее. Ее вера крепка, но это убьет ее.