В памяти всплывают события вчерашнего дня. Главное — спокойствие и выдержка, никакой суеты. Входит Лилия Федоровна — в глазах тревога, но внешне держится достойно.
— Не волнуйся, я ни в чем не виновен, видимо, арест, но это противозаконно, я скоро вернусь.
— Я с собой ничего не брала, только носки, майка, рубашка.
— Этого достаточно, не волнуйся, главное держись, будь умницей.
Я одет. Время на часах 3.30.
Выхожу в гостиную. Дмитрий, мой сын, беседует с незнакомым мне человеком…
Товарищ из прокуратуры представился, извинился за поздний визит, подал бумагу. В документе речь шла о том, что я якобы являюсь одним из участников «заговора» с целью захвата власти, упоминалась статья 64 «а» Уголовного кодекса РСФСР и т. д…
На этой бумаге я написал: «Прошу, в связи с задержанием под стражу, адвоката и дать возможность выступить на сессии Верховного Совета СССР и переговорить с Президентом СССР». Подпись: 23 августа 1991 года.
Около четырех-пяти часов мы выехали за ворота «Барвихи», что в нескольких километрах от дачи Президента СССР под Москвой… Я физически почувствовал его близость. Он может быть доволен собой. Вчера он провел пресс-конференцию и, как ему кажется, расставил все по своим местам. «Процесс идет» — главное, сегодня шкура спасена. Охрана бдительно несет службу. Некоторых ждет награда.
В машине нас пятеро. На заднем сидении я сижу по центру, слева и справа — работники прокуратуры. Впереди водитель и мой сын. Психологическая обстановка спокойная: «сыщики и разбойники» ведут каждый свою игру в пределах правил и приличий… Предлагают выйти из машины. За стеной света ведутся переговоры, из-за шума моторов слышны обрывки фраз… Постепенно люди успокаиваются.
Наш «старший» возвращается, предлагает сесть в машину — он слева, справа его напарник, ждем. Две или три машины уходят в темноту. Пауза.
Начинаем движение и мы. На переезде железной дороги через лобовое стекло замечаю утреннюю зарю: высокое темное небо, пурпурный край к горизонту— почти как в вещем сне. Гонка по так знакомой дороге в Москву, на «хвосте» крытый УАЗ. Остановка на улице Алексея Толстого. Разрешают проститься с сыном… Обнимаемся… Он держится достойно. Успеваю сказать:
— На тебе вся семья, женщины. Держись.
— Знаю, держись ты…
Торопят. Половина высокого неба уже светло-розовая.
Срываемся с места, крутимся по незнакомой части Москвы. Сходу влетаем в глухой, узкий, мрачный, захламленный строительным мусором двор. Нас ждали.
Скрежет замков и засовов. В сопровождении нескольких подтянутых, крепких, невозмутимых ребят поднимаемся на второй этаж. Прерывающийся хриплый звук сирены. Затхлый сырой воздух. Вокруг серый металл, камень, тусклый свет.
Очередной скрежет замков. Открывают тяжелую дверь:
— Проходите.
Дверь захлопывается, скрежет и грохот запоров.
Время остановилось…
Олег Бакланов: Советская власть погибла из-за своей гуманности
— На таком уровне конкретики не дождешься. Но, например, в Форосе он действительно нам сказал: «Черт с вами! Делайте, что хотите!» А, скажем, 3 августа, за полмесяца до создания ГКЧП, Горбачев на заседании кабинета министров говорил почти дословно: мы — как в горах, поэтому должны работать в условиях чрезвычайного положения, иначе лавина обрушится, все погибнет. И добавил: «Я ухожу в отпуск, а вы оставайтесь на местах, разруливайте ситуацию». На следующий день я в числе ближайших подчиненных Горбачева провожал его в аэропорт. Там он еще раз повторил свой запрет выезжать на отдых Язову (министр обороны СССР. — Прим. авт.), Крючкову (председатель КГБ. —