Гладиаторы

Вдруг толпа расступилась и дала дорогу трем мужчинам, провожая их боязливыми и почтительными взглядами. Взглянув раз на широкую грудь и мощные плечи одного из них, нельзя было не узнать их владельца, но если бы и возникло сомнение, то громкий голос, каким гладиатор Гирпин привык высказывать свои замечания, без уважения к кому бы то ни было, устранил бы всякие сомнения. Его сопровождали два лица, принадлежащие к той же профессии: учитель фехтования Гиппий и кулачный боец Евхенор. Все трое шумно говорили и смеялись. Видно было, что даже в этот утренний час они нарушили пост не без кое-каких возлияний благородного вина.

— Не говори мне про это! — говорил Гирпин, распрямляя свои мощные плечи и довольный тем вниманием, какое он вызывал. — Не говори мне про это! Видал я их всех: и дакийцев, и галлов, и кимвров, и эфиопов, одним словом, всех варваров, которые когда-либо надевали латы. Клянусь Геркулесом, перед этим молодцом они совершенные ребята. Огромный германец, которого прошлым летом цезарь приказал бросить львам, не устоял бы перед ним на ногах и четверти часа. Он был больше, это, пожалуй, так, но форма… понимаешь ты, форма!.. Нет, у него не было такой формы! Ты меня, я думаю, не сочтешь за козленка, у которого только прорезаются рога, а меж тем в борьбе перчаткой он наделал мне таких хлопот, что я охотно бы отрекся от поставленной об заклад бутылки дрянного вина. Что ты думаешь об этом, любезный грек? Я думаю, что по-твоему это недурно для начинающего?

Сказав эти слова, он оглянулся на Евхенора, молодого, удивительно стройного человека, с необычайно здоровым телосложением, тонкими чертами лица, свойственными его соотечественникам, и неестественно злым выражением во взгляде.

Грек на минуту задумался, прежде чем отвечать, и затем сказал:

— Спокоен ли был ты, Гирпин, когда боролся с ним, или ты уже осушил бутыль вина, прежде чем вы начали испытывать ваши силы?

Собеседник разразился громким хохотом.

— Ну, братец, — сказал он, — все одно: пьян я или не пьян, ты так же хорошо, как и я сам, знаешь, из какого материала я сколочен, все равно, как и я отлично знаю твои кулаки и свойственную тебе ловкость. Я знаю то, чем ты обладаешь, хотя не понадобится очень большая мера, чтобы вместить все это. Слушай же, что я тебе скажу: мой бретонец проглотил бы такого, как ты, с мясом и с костями. Это так же верно, как то, что я буду пьян, как стелька. И он будет в состоянии повторить то же самое, даже не пополоскавши рта.

Зловещее выражение скользнуло по лицу Евхенора, которому не очень-то польстила невысокая оценка его силы и в особенности храбрости. Но он был по ремеслу кулачным бойцом и, в силу этого, обладал полнейшей властью над собой. Поэтому он только презрительно взглянул на начинавшую толстеть шею гладиатора.

— Я думаю, — сказал он, — что если этот человек таков, как ты говоришь, то на нем можно было бы заколотить много денег в амфитеатре, в особенности если бы он попал в хорошие руки да был по-настоящему обучен.

До этой минуты учитель бойцов почти не вмешивался в разговор и, казалось, даже едва улавливал его смысл, но последняя фраза привлекла его внимание, и он, с некоторой досадой обратившись к Гирпину, сказал ему тоном человека, привыкшего приказывать:

— Зачем же ты не привел его ко мне? Если ты упустил его меж своих толстых пальцев, то ты можешь похвастаться таким скверным делом, какое тебе уж давно не случалось делать. Смотри, Гирпин, берегись. Я видал, как люди и посильнее тебя запутывались в сеть, а ведь время великих игр не за горами. Довольно одного моего слова, чтоб завтра же тебе пришлось идти на арену и сделаться жертвой удара трезубца да нескольких саженей веревки. Ты это знаешь так же отлично, как и я.

Гиппий говорил правду. Отставной гладиатор, прославившийся своей ловкостью и числом побед, задолго ранее получил от Нерона деревянный меч, что было равносильно освобождению и льготе от всяких будущих выходов в амфитеатре. Но, привыкнув к горячке этой ужасной игры и находя удовлетворение своему самолюбию в той сомнительной славе, которая является отличительной чертой людей его звания, он открыл школу для образования борцов и пользовался таким благоволением при двух сменивших один другого императорах благодаря умению воспитывать своих учеников и таланту обставлять те ужасные церемонии, где выступали эти последние, что незаметно сделался непререкаемым авторитетом в своей сфере и получил имя главного распорядителя игр. Мы уже говорили о его славных любовных связях и о том странном обаянии, какое вообще эти люди производили на римских матрон. Но если его улыбки искали прекрасные зрительницы этих игр, то его слово было законом, которому повиновались гладиаторы. Он-то подбирал пары борцов, снабжал их оружием, произносил решающее суждение в их спорах — одним словом, играл огромную роль в их жизни. Угроза Гиппия была страшнее для этих жалких людей, чем удар копья или меча.