Гладиаторы

Какая-то тишина или, скорее, какое-то торжественное спокойствие всегда царит около домов вельмож еще долго спустя после того, как люди низшего положения начнут суетиться, заботясь о своих делах или наслаждениях. Сегодняшний день, праздник рождения Валерии, был всегда свято соблюдаем, и теперь об этом говорили гирлянды, повешенные на колонны портика. Но как только этот красивый обряд был выполнен, молчание, казалось, снова воцарилось в доме, и принесший подарок от своего господина раб, сны которого мы описали, дошел до самых дверей и, не встретив слуг, сел в ожидании под приятной тенью. Истомленный зноем, он мог бы спать здесь до самого полдня, если бы его не разбудил стук колес повозки, явившийся странным продолжением его сна.

Остановившаяся под колоннадой повозка была не простой плебейской колымагой. Подъехав с бешеной скоростью, она порывисто остановилась, и запряженные в нее прекрасные кони загорячились и уперлись. Двухколесная повозка была сделана из прекрасно отполированного дерева — дикой смоковницы, с изящными инкрустациями из слоновой кости и золота. Спицы и ободки колес изображали виноградные листья и цветы, а на конце дышла, оси и хомута была в высшей степени тонко вырезана голова волка, того животного, которое, по историческим основаниям, всегда было мило воображению римлянина. Кроме возницы в повозке сидело только одно лицо, и благодаря такой незначительной тяжести она могла ехать с необычайной быстротой, в особенности, когда в нее запряжены были такие четыре коня, как те, что в этот момент били копытами и гарцевали перед портиком дома Валерии. На шерсти молочной белизны резко обрисовывались их черные рты, а синеватый оттенок шерсти говорил об их чуткости и о восточном происхождении. Их шея и загривок были несколько толсты, и морда кругла, но широкая и длинная голова, маленькие дрожащие уши и растопыренные, налившиеся ноздри выдавали чистоту крови и говорили о быстром и долгом беге. Короткие, округленные крестцы, выпуклые мускулы, мясистые ноги и изящные копыта сулили силу и быстроту, отличающую самых благородных животных.

Роскошные бегуны были запряжены в ряд: средняя пара, почти так же, как в современном кабриолете, пристегнута к дышлу, шпильки которого были сделаны из золоченой стали, а две боковые лошади, приводившие повозку в движение посредством одного общего ремня, прикрепленного к обоим концам оси, могли свободно направлять свои движения куда угодно и сколько угодно брыкаться. И они, по-видимому, воспользовались своей свободой, как только было возможно.

Раб поднялся в ту минуту, когда одна из лошадей, встав на дыбы, прянула в сторону при виде неожиданного лица и, частью от страха, частью по дикости, громко фыркнула. Когда повозка проезжала мимо раба, ось задела его тунику, и возница, раздраженный беспокойством коней, или, может быть, просто, по нахальству, свойственному фавориту знатного человека, изо всей силы стегнул его своим хлыстом. Кровь закипела в бретонце от негодования, но с быстротой молнии его сильная рука предупредила удар и ремень закрутился за его ладонь. Он проворно вырвал оружие из рук кучера и уже готов был с лихвой отплатить ему за оскорбление, но остановился при виде невнушительной наружности своего оскорбителя.

— Я не сумею ударить девчонку! — презрительно крикнул раб, бросая хлыст внутрь повозки, к ногам пышно разодетого патриция, который, сидя в ней, забавлялся неудачей своего кучера с весельем, свойственным господину, потешающемуся над своим подчиненным.

— Славно сказано, ай да герой! — смеясь, воскликнул патриций и прибавил надменным и вместе с тем шутливым тоном: — А, ей-ей, я много не поставил бы за того, с кем ты схватишься. Клянусь Юпитером, у тебя руки и плечи Антея. Чей ты, приятель, и что ты тут делаешь?

— Кабы я был на земле, я бы хлестнул его снова и на этот раз поудачнее! — вставил пришедший в азарт кучер, красивый юноша лет шестнадцати. Длинные, развевающиеся по ветру волосы его и богатый ярко-красный плащ выдавали в нем любимого и избалованного служителя. — Смирно, Сципион! Стой, Югурта!.. Ну, теперь лошади будут брыкаться по крайней мере час, повидавши такую отвратительную рожу.

— По-моему, Автомедон, тебе лучше оставить его в покое, — заметил господин, смеясь во все горло над досадой, написанной на лице его любимца. — Я бы советовал тебе для твоей же пользы поскорей удрать от человека с такой пастью, все равно как от быка, у которого на рогах клок сена. Ну разве ты не видишь, мальчуган, что он тебя проглотит за один раз? Только сумасшедший будет драться без уверенности, что ему удастся поколотить противника, не размозжив своих кулаков! Но что ты тут делаешь, приятель? — повторил он, снова обращаясь к рабу, который стоял, меряя допросчика безбоязненным, хотя и почтительным взором.

— Мой господин — твой друг, — отвечал он, — и ты ужинал с ним в последнюю ночь. Впрочем, не надо быть слугою Лициния и проводить свою жизнь в Риме, чтобы знать трибуна Юлия Плацида.