Гладиаторы

Утром сам Гирпин привел его в школу. Старый ветеран с каким-то почти трогательным вниманием следил за подготовкой своего молодого друга к той карьере, которая рано или поздно должна была привести его к насильственной смерти. Гиппий приходил в восторг, видя телосложение и силу своего нового ученика. Он сразу же выставил его против Лютория, здорового галла, считавшегося самым искусным в «семье» борцом, и с улыбкой смотрел на то, как бретонец с помощью кое-каких советов уничтожил своего противника, рассчитывавшего на легкую победу и сильно раздосадованного совершенно непредвиденным результатом. Схватка продолжалась, и разгоряченные борцы сходились, расходились, наносили удары, нападали и оборонялись, то отскакивая друг от друга, как только возможно далеко, то схватываясь грудь с грудью. Остальные гладиаторы, образовав около них круг, с любопытством наблюдали эту замечательную борьбу, удивляясь проворству варвара.

— Это один из лучших бойцов, каких нам случалось видеть, по крайней мере, в течение люстра! — воскликнул Руф, огромного роста боец из Северной Италии, гордившийся своим телосложением, ловкостью и, всего более, римским гражданством, несмотря на свое гладиаторское ремесло. — Его лезвие сверкает, как молния, и когда ему нападение не совсем-то удается, он прядает назад, как настоящая рысь. Я уверен, Манлий, что если бы он был твоим противником на ближайших играх, так твоя песенка была бы спета. Я бы поставил на него и свои права римского гражданства, и свою тогу, и вообще все несмотря на то, что он варвар. Ей-ей, он тебя опрокинет и обезоружит по крайней мере с двух натисков!

Манлий в душе был совершенно того же мнения, хотя ему и неприятно было в этом признаться. И он перевел разговор на другую тему, сказав, что Люторий скрывает свое умение и не старается изо всех сил, потому что в противном случае новичок не привел бы его в такое замешательство.

— Он скрывает свое уменье! — с негодованием воскликнул Гирпин. — Тогда пусть же он скорее выкажет его! А я тебе скажу, что подобного этому молодцу не сыскать и во всей империи. Я увижу его любимцем амфитеатра и первым бойцом в Риме, прежде чем мне дадут деревянный меч с серебряной чашкой, который позволит мне выйти в отставку.[21] Тогда я уйду без сожалений, так как буду уверен, что будет кому заменить меня.

— Славно сказано! — ответил Манлий, который остался не очень-то доволен оценкой своей ловкости. — Послушать тебя, так выйдет, что до сих пор только и был один гладиатор в Риме и что эта молодая дворняжка перекусит горло всем нам по очереди потому, что она борется на твой манер, так же дико и грубо.

— Хороший боец не бросается, как бык, пользуясь своей тяжестью, — заметил Евхенор, слушавший их скрестив руки и с выражением глубокого презрения на своем красивом лице.

— Возможно, но его удары сыплются часто и резко, как град, да притом же и Люторий отвечает ударом всякий раз, как нападает этот молодец, — сказал честный Руф, в котором не было ни капли страха или зависти. Этот человек смотрел на свое ремесло просто как на промысел, который обеспечивал существование его жены и детей, а позднее, в случае успеха, доставил бы ему честную независимость в своем винограднике по ту сторону Апеннин, где он наконец не подвергался бы риску умереть жестокой смертью в амфитеатре.

— Уж очень он открывается, — заметил Манлий, — и защищается далеко не умело.

— Он бьет-то хорошо, но у него не выработана манера, — прибавил Евхенор.

И кулачный боец поглядел вокруг себя с видом человека, положившего конец спору неопровержимым аргументом.