Гладиаторы

Подобно многим другим молодым людям, увлекшимся веяниями эпохи, Юлий Плацид гордился своим искусством в ужасных упражнениях цирка. Много раз выступал он перед римской публикой, вооруженный различными орудиями гладиатора. Но орудиями, которыми он владел особенно искусно, были трезубец и сеть. Борьба между рециарием и секутором всегда являлась излюбленным зрелищем народа. Рециарий выходил с широкой сетью на плече и трезубцем в руке; кроме этого, у него не было никакого другого оружия, ни наступательного, ни оборонительного. Секутор, вооруженный коротким мечом, в каске, оканчивающейся крылатой рыбой, с продолговатым щитом, с первого взгляда, казалось, имел перевес над своим противником. Тем не менее, искусство рециария запутывать своего врага в складках сети было доведено до такого совершенства, что он всегда выходил победителем. Опрокинутый на землю и захваченный роковой сетью, секутор мог считать себя погибшим, и жадная до крови толпа редко оказывала ему пощаду. Рециарий должен был обладать невероятным проворством и отличаться огромной легкостью в беге, так как в случае промаха он должен был убегать от своего противника, чтобы развернуть свою сеть для нового нападения, и если он позволял себя настигнуть — в его участи не могло быть сомнений.

Плацид обладал необычайной быстротой; взгляд его был меток, и ему редко случалось делать промах. Быть может, было что-то нравившееся его природной жестокости в созерцании противника, бесполезно бьющегося на арене. Он был счастлив, выступая со смертельной сетью, тщательно растянутой на плече, и со своим длинным трезубцем, зажатым в руке. Лициний попал в западню, не заставляя себя долго упрашивать.

— Я поставлю об заклад целую провинцию за Эску, — сказал он, — против какого угодно гладиатора, и уверен, что, по крайней мере, через месяц упражнений он победит самого ловкого борца среди них.

— Так ты принимаешь мой вызов? — спросил Плацид, скрывая свое пылкое желание.

— Выработаем условия за новым бокалом фалернского, — сказал император, обрадовавшись предлогу снова выпить.

— Мне не надо никакого другого оружия, кроме трезубца и сети, — сказал Плацид, пристально смотря на Лициния. — Эска, как ты его называешь, будет вооружен по обычаю — мечом и шлемом.

— И щитом, — вставил Лициний, который был слишком старым солдатом, чтобы упустить какой-нибудь шанс на успех, хотя бы даже ум его и был возбужден выпитым вином.

Плацид, казалось, задумался.

— Пусть так, — сказал он после нескольких минут колебания. — Правда, это ведь борец не очень искусный и притом варвар, я согласен и на щит.

Мимолетное видение мелькнуло перед мысленным взором Лициния, заставив его раскаяться в своей запальчивости. Ему представилось, как красавец-раб бьется в ужасной сети, подобно попавшему в западню животному Он видел его голубые, полные искренности глаза, со смелым и кротким выражением даже в момент безнадежности. Он увидел руку, безжалостно занесенную над ним и готовую поразить его, и длинные белокурые волосы, пропитанные кровью. Но в то же время он вспомнил о силе бретонца, о его сверхъестественной мощи, природной смелости и военной подготовке и, раздосадованный наглым и злобным взглядом, какой бросил на него трибун, поспешил убедить себя, что его любимец выйдет торжествующим и прославленным из этой борьбы.

— Пусть, — сказал он, — борьба будет между рециарием и секутором. Я предупреждаю тебя, что это будет не ребячья забава. А теперь установим условия нашего спора. Прежде всего я скажу тебе, что не стану подвергать риску человеческую жизнь ради каких-нибудь крупиц блестящего металла или какого-нибудь отполированного камня.

Говоря эти слова, он довольно презрительно взглянул на дорогие безделушки, украшавшие одежды трибуна.

Этот последний тихо засмеялся.

— На застежки моей туники, — сказал он, — можно купить двенадцать рабов и, по крайней мере, двенадцать тех островитян, которых можно брать в плен массой всякий раз, когда легион снимается с лагеря. Слушай, я ставлю пару моих белых коней, а с твоей стороны пусть идет картина Дафниса или бюст Ефросина, стоящий в твоей банной комнате. Или лучше, я ставлю всю четверку, вместе с повозкой, против самого бретонца-раба.

Если бы Лициний внимательно всмотрелся в лицо трибуна, он мог бы заметить на нем скрытое волнение, но он был озабочен и печален. Он зашел уже слишком далеко, чтобы можно было воротиться назад. Шепот между гостями сказал ему, что великодушие Плацида вызвало их одобрение. Когда человек сам поставил себя в фальшивое положение, его усилия выйти из этого положения только больше запутывают дело. С быстротой молнии Лициний сообразил, что эта торговая сделка, может быть, в состоянии спасти жизнь Эски, если ему случится быть побежденным. И он, не задумываясь, согласился на это условие, хотя минуту спустя пожалел, что поступил так, а не иначе.