Гладиаторы

Каким обманщиком и интриганом ни был Плацид с той поры, как появилась борода на его подбородке, однако ему не по плечу было бороться с Валерией. Он бросил проницательный и испытующий взор на Эску, но удивленно смотревшие глаза раба успокоили его подозрение. Истомленный усталостью и лишениями, Эска проснулся только наполовину и все еще считал себя игрушкой сновидения. Вслед за этим во взгляде трибуна засветилась нежность, когда он посмотрел на свою повелительницу, и хотя на лице его мелькнуло злобное торжество, однако это жестокое и суровое выражение тотчас же исчезло, и лицо его сделалось более нежным и сердечным, чем обыкновенно.

— Этот дом больше не принадлежит мне, — сказал он, — он твой, прекрасная Валерия. Ты здесь всегда желанный гость, и не правда ли, что ты останешься здесь с тем, кто любит тебя больше всего в мире?

Пока он говорил, она мысленно взвешивала требования и трудности своего положения. В эту минуту она могла думать об ужасном положении Эски и о необходимости ее присутствия для спасения его от опасности, очевидно висящей над его головой, опасности, которую она во что бы то ни стало решила открыть. Она могла, далее, думать о позорной репутации трибуна и о своем собственном добром имени, так как сама Корнелия не смогла бы выйти незапятнанной из подобного дома, а Валерия могла гораздо скорее потерять это столь хрупкое достояние, чем суровая мать Гракхов. Но ее лицо не носило следов заботы и в ее тоне не слышалось ничего, кроме искреннего благодушия, когда она отвечала:

— Да, Плацид! Ты знаешь, что даже мы, патриции по происхождению, не можем всегда делать то, что хотим. Конечно, я уже достаточно рисковала, потому что… потому что мне вообразилось, будто ты покинул меня в гневе, и эта мысль была для меня невыносимой даже на один час. Я попрошу у тебя только предложить мне кубок вина, и затем я отправлюсь. Миррина провожала меня сюда, и мы возвратимся домой точно так же, как и пришли, не будучи узнаны и не вызывая подозрений.

Ему не нужно было ничего больше. Кубок вина, великолепный пир, устроенный в мгновение ока, гирлянды цветов, тяжелый запах благовоний, наполняющих душный воздух, тихая музыка, нежащая чувства подобно теплому ветерку, веющему в усыпляющей тени, — все эти сладострастные подробности, столь опасные для охотно поддающегося им человека, были в его распоряжении. Ему никогда не случалось видеть неуспех этих средств, и ни господин, ни его рабы не виновны были бы, если бы в данном случае они остались без результата.

Он почтительно взял Валерию за руку и ввел ее в большую залу пиршества почти с таким же уважением, с каким он отнесся бы к жене цезаря. Никто не знал лучше трибуна, как заботливо нужно оказывать военные почести крепости, готовой сдаться на капитуляцию. Когда он наклонился перед ней, купленный у Петозириса пузырек показался внутри его туники, и она увидела его. В мгновение ока она оглянулась назад, как будто он нечаянно наступил на шлейф ее платья, и быстро сделала знак Эске, поднеся руку к губам и сопровождая этот жест движением головы и красноречивым взглядом, который, она надеялась, дал бы ему возможность понять, что ему не следовало ни пить, ни есть до ее возвращения. Когда она делала эти немые знаки, лицо трибуна еще раз сделалось напряженным и холодным. Как она ни была хитра и осторожна, его змеиный взор достаточно ясно видел все это. И в эту минуту Плацид решил, что Эска умрет в течение часа.

Хозяин и гостья грациозно прошли в соседнюю залу и уселись за пир с сохранением мельчайших требований вежливости и строгим соблюдением всех правил этикета. Поджидавшие их рабы думали, что это просто обычное для их господина ухаживание и что находившаяся перед ними благородная чета страстно любит друг друга.

Подобно большинству, трибун не мог есть много, когда ум его был занят любовью, и его аппетит, который мог бы поспорить с аппетитом Вителлия во время самого утонченного пиршества у обжоры-цезаря, теперь, в присутствии Валерии, удовлетворился горстью фиников и одной или двумя ветками винограда. В свою очередь и она, томимая тоской и взволнованная, по-видимому, боялась, что каждый кусок задушит ее, но все же выпила за здоровье своего хозяина кубок красного фалернского со смутной мыслью о том, что каждая минута, во время которой она отвлекала внимание трибуна, представлялась неоценимо важной. И почти с отчаянием ее неотступно преследовала мысль о том, как бы изобрести какое-нибудь средство сделать пустым роковой пузырек пока еще не поздно.