Гладиаторы

Гней Фабий некоторое время молчал, обдумывая услышанное. «А что, если Каллист, прощаясь, сунул Цериалу, незаметно от растяп-тюремщиков, какой-то яд?.. Быть может, сенатор все же отравил себя сам: этих трусов не поймешь, чего они больше боятся — смерти или пыток… Впрочем, Каллист мог убить Цериала и без его на то согласия, раз у них было такое теплое расставание: говорят, есть яды, действующие через кожу, — Каллист мог мазнуть Цериала одним из них, прикоснувшись, будто невзначай, к его телу, например, к щеке (а сам Каллист, чтобы яд не подействовал на него самого, мог накануне принять противоядие)… Как бы то ни было, смерть, чтобы настичь Цериала, наверняка не обошлась без услуг Каллиста. Следовательно, Цериал знал о Каллисте то, что, по разумению грека, не должен был узнать я… Да поможет мне Юпитер — я выведаю во что бы то ни стало, каких же это признаний Цериала так боялся Каллист!»

— Ну что же, ведите меня теперь к преторианцу, — сказал Гней Фабий, обращаясь к тюремщикам. И тут же тревожная мысль мелькнула в его голове! «А что, если и другой схваченный заговорщик мертв?»

— А что, Каллист посетил и этого… преторианца? — как бы мимоходом спросил претор на пути к камере Марка.

Тюремщики замялись. Затем, немного помедлив, Гай Куриаций согласно кивнул.

— Что же вы стоите, остолопы?! Ведите же скорее меня к нему! — раздраженно крикнул Гней Фабий…

* * *

Когда провожатые претора распахнули двери камеры Марка, Гней Фабий облегченно вздохнул: молодой воин, целый и невредимый, спокойно сидел на ворохе соломы и, казалось, не собирался умирать.

«Ну уж из этого-то юнца я вытрясу все, что он знает», — подумал Гней Фабий.

Претор велел тюремщикам выйти, и когда они покинули камеру, он сказал, обращаясь к Марку:

— Итак, храбрый юноша, ты славно покуролесил сегодня утром — теперь пришла пора расплачиваться. Император скорее всего повелит тебя казнить, и смерть твоя будет мучительной, но если ты без утайки ответишь на все мои вопросы, то я, клянусь Юпитером, помогу тебе отправиться к Орку без особых хлопот и без тяжелой поклажи вроде цепей да колодок, которые на тебя наденут уже сегодня и которые не снимут до самой твоей смерти, если ты, конечно, не будешь покладистым.

Претор дал юноше некоторое время, чтобы тот собрался с мыслями и по достоинству оценил его слова, а затем спросил у Марка, где он родился, кто его родители и каким образом ему удалось попасть в гвардию. Молодой римлянин ответил, что он родился в семье всадников Орбелиев‚ вилла которых неподалеку от Рима, что за долги он продался в гладиаторы, а за победу над Тротоном вновь получил свободу из рук Калигулы. Император же зачислил его в свою гвардию.

Гнею Фабию вспомнилась смерть Тротона на арене, свидетелем которой, в числе тысяч зрителей, был и он сам. «Так, значит, этот мальчишка — тот самый гладиатор, который убил нубийца…» — с некоторым удивлением подумал он вслух и сказал:

— А теперь, смелый воин, отвечай без утайки‚ за что же ты так невзлюбил императора, столь милостивого к тебе, и как ты сошелся с сенаторами?

— Император миловал не меня, а свои страсти, свои прихоти, которые волею случая обернулись мне благом, тогда как для многих (большинства!) они — неиссякаемый источник горя. Неудивительно, что через некоторое время и мне пришлось испить из этого горького источника, ведь прихоти тирана так же редко приносят счастье, как и игра с ловкачом шулером — победу. Вот тогда-то я и решил убить Калигулу, чья случайная милость или страшна, как улыбка урода, или нелепа, как чистое пятно на грязной тоге… — Марк говорил глухо, тщательно подбирая слова, чтобы не сказать лишнего. Передохнув, он продолжал: — Больше я ничего не скажу тебе. Участие в заговоре сенаторов — их тайна, и я не раскрою ее.

— Ну это мы еще посмотрим. (Претор широко улыбнулся.) Сейчас ты сам убедишься, что твоя уверенность не стоит ни асса. — Гней Фабий выглянул за дверь и крикнул:

— Палача сюда!

В камеру тут же вошел палач, томившийся в коридоре. Это и был знаменитый Антиох — худой, но жилистый раб-сириец. В правой руке он сжимал пучок железных прутьев разной толщины. Вслед за ним тюремщики втащили жаровню, в которой весело потрескивал огонь. Кряхтя, они поставили свою ношу на пол, близ Марка, и затем привязали юношу к кольцам, укрепленным в стене. Напоследок они подергали за эти самые кольца, проверяя прочность крепления, после чего, удовлетворенные своей проверкой, удалились.

— Ну что, ты все еще намерен противиться мне? — насмешливо поинтересовался Гней Фабий.

Юноша молчал.

Претор посчитал, что времени на раздумье у Марка было предостаточно, — он кивнул палачу, приглашая его приниматься за работу (ну что поделаешь с таким упрямцем?).

Сириец положил несколько своих прутьев на жаровню, затем подошел к молодому римлянину и резким движением надорвал его тунику, обнажив грудь.

На правом плече юноши чернели три звездообразные родинки, расположенные треугольником.