Гладкое личико

Люся бродила по дому и с удовольствием выискивала недостатки в характере подруги. Выискивала и находила. При этом заглянула в холодильник. Там стояла пачка прокисшего молока, из пакета пахло подвалом. Холодильник пуст, хоть шаром покати. Шар прокатится по полкам и ни за что не зацепится, кроме пакета. Фернандо все сожрал позавчера. Значит, надо одеваться и идти в магазин.

Люся надела легкую пуховую куртку. А Нина всю жизнь носит старомодное каракулевое сооружение, которое весит сорок килограмм и старит на сорок лет. При этом Нина не стрижет волосы, а заворачивает их пучком на затылке, как деревенская баба.

После смерти мужа Люся заболела и так ослабла, что уже примирилась со смертью, которая как кошка кружила вокруг кровати на мягких лапах. Но приходила Нина, открывала дверь своим ключом, отжимала соки из ягод, проветривала дом, мыла пол тяжелой тряпкой, кошку-смерть отогнала, пинком вышибла за дверь.

Люся выздоровела и написала Нине дарственную на дачу. Осталось заверить у нотариуса. Но образовалась перестройка, к нотариусу такие очереди…

Дорога к магазину проходила мимо мусорных баков, и Люся всегда опасалась увидеть там крысу. С крысами у нее было связано пренеприятнейшее воспоминание.

Прошлой зимой ударили морозы до тридцати градусов, и в дачу забежала пара крыс: муж и жена. Да так и осталась. Люся решила установить с ними негласный уговор: пользуйтесь домом, крупой, но чтобы тихо. Чтобы вас не было видно и слышно. Однако крысы пользовались домом и крупой, и грызли пол, прорезая себе ходы, и какали на столе. Зачем? А низачем. Просто так. Нередко появлялись среди дня, смотрели на Люсю нагло и пронзительно. И было непонятно, кто здесь хозяин – она или крысы.

Кончилось все двумя мышеловками, которые Люся поставила в укромном месте. Семейная пара не ожидала такого человеческого коварства, и обе попались. Каждая в свою ловушку. Самца ударило по носу, должно быть, у него все взорвалось в голове от боли, он умер от болевого шока. А самке прихлопнуло ноги, и она долго ползла вместе с мышеловкой от страшного места. Люся увидела ее утром посреди кухни, распахнула дверь на улицу и, преодолевая апокалипсический ужас, метнула мышеловку с жертвой на мороз.

Был момент, когда крыса, висящая вниз головой, вдруг изогнулась в последнем протесте. Но сугроб и мороз доделали свое дело. Завершили Люсин замысел.

Люся старалась об этом не помнить, не смотреть на мусорные баки. Но сейчас там, слава Богу, ходил помоечный кот, хороший Люсин знакомый. Он был независим, никого не боялся, даже собак. Так ведут себя молодые парни, вернувшиеся из Афганистана. Они видели такое, что им уже ничего не страшно.

Люся всегда угощала кота. Он не благодарил, брал как должное.

– Привет, – сказала ему Люся и пошла дальше.

В магазине было довольно пустынно. В бакалейном отделе продавали книги. На мясном прилавке лежал фарш, расфасованный в пачки. Бумага присохла к содержимому, все вместе это почернело, затвердело и походило на кирпичи. Продавщица Лида стояла с бесстрастным лицом, как бы проводя грань между собой и прилавком. Она, как личность, не отвечает за государственную экономику.

– Привет, – сказала Люся.

Лида кивнула, не меняя выражения лица.

– А у вас тут мясник работал. Леша, – напомнила Люся.

В магазине какое-то время работал милый, вежливый и постоянно пьяный юноша. Он выделял Люсю среди остальных и отрубал ей лучшие куски.

– Его нет, – сказала Лида.

– Почему?

– Мяса нет. Мы не заказываем.

– Почему? – не поняла Люся.

– Дорого. У нас тут район бедный. Одни пенсионеры.

Люся тоже была бедная. Нина называла ее «нищая миллионерша». Денег у Люси не было, но стояла дача на гектаре земли. Сталин перед войной давал генералам такие наделы. Одаривал, потом расстреливал. Широкий был человек. Широкий во все стороны.

Этот дачный поселок считается престижным, и одна сотка в нем стоит две тысячи долларов. Значит, сто соток – двести тысяч. А если перевести в рубли, то прибавляется еще три ноля: двести миллионов. Конечно, миллионерша.

– А кроме фарша ничего нет? – жалобно спросила миллионерша.

Лида посмотрела по сторонам, как шпион, проверяющий: нет ли за ним хвоста, – и пошла куда-то за железную дверь. Потом вернулась, держа за лапы смерзшуюся курицу с горестно мотающейся головой.

– Пятьсот рублей, – объявила Лида.

Люся достала кошелек и стала отсчитывать деньги. Пальцы двигались медленно, как бы нехотя. Люся могла бы сдавать свою дачу за доллары и жить припеваючи, и ходить не в этот магазин, а в супермаркет, где продавали телячьи сосиски белого цвета и нежную малосольную семгу. Но при этом Люся знала, что у себя дома никто не вытирает обувь занавеской. А в гостинице вытирают. И у нее на даче тоже будут вытирать, потому что не свое. И будут выкидывать в унитаз картофельные очистки.

Люся любила свой дом как живого человека. Она и Фернандо любила за то, что он улучшал ее дом. Достроил веранду. Покрыл крышу алюминиевым шифером. И делал все добросовестно, как себе.