Гладный

Истерическая реплика, всё пугающе повторялась и повторялась, меняя тембр голоса с детского, на какой-то хриплый и лающий, пока совсем не переросла в громкое гавканье собаки. Дверь внутри дома пинали с такой силой, что казалось наружу из дома сейчас выбежит какой-то разъярённый бык. Сорвав вёдра с рыбой с места, Колька, оглядываясь назад, засеменил к дому, сменив позже быстрый шаг на бег. Только когда до дома оставалось с сотню метров, понял, что оставил свою удочку возле последнего привала.

Удочка была не большой, чуть выше Колькиной головы и сделана была из молодой вербы. Тоненькое деревце было аккуратно спилено Колькой ножовкой. Перочинным ножичком, как кожа со змеи, с него была снята влажная кора, а после высыхания, смазал получившуюся удочку олифам. Была эта удочка очень удобной для рук Кольки, за что он и полюбил её и был очень к ней привязан. Колька даже времени от времени поглядывал на уже заходящее за холмы солнце, словно торопя день, поскорее уйти. Легонько кусая и кривя губы, как от клюквы, браня себя за оставленную им удочку, Колька вываливал из вёдер рыбу в большое деревянное корыто, приговаривая: «Вот… Это из-за вас всё… Вот отыщу удочку и переловлю вас всех в озере». Потом он вынес из дома кувшин, доверху наполненный солью, и высыпал его весь на ещё прыгающих в корыте карасей. Так они на зиму вялили рыбу. Потом отец нанизывал головы рыб на леску, затаскивал её на чердак, и там она ждала какого-нибудь маленького застолья, что учинял отец с мужиками, после сбора урожая или в другой, не маловажный праздник.

Колька в очередной раз посмотрел на солнце, ещё часа полтора, и оно зайдёт… И тут в его голове прыгнула мысль про Егора, который почему-то так долго гнал скотину домой. Колька вышел за ворота на тропинку, что вела к лесу, разветвляясь перед ним на несколько дорожек. Около соседнего дома на маленькой скамеечке сидел дед Аким, седой мужчина, лет семидесяти от роду и седыми бородой и усами. Лысую голову старик постоянно прятал под каким-нибудь головным убором и сидел сейчас в чёрной фуражке, усердно начищая кирзовый сапог, надетый на левую руку каким-то жирным маслом. Второй сапог, уже начищенный, грациозно стоял на полянке и ждал своего напарника. Неожиданно, дед оставил свою работу, и тихонько вставая, прищуриваясь, посмотрел куда-то вдаль, в сторону леса. Колька последовал за его реакцией и сделав руки козырьком, скрывая глаза от заходящего солнца, посмотрел на лес. Там, по грудь, утопая в траве, махая руками над головой, бежал Егор и отчаянно кричал:

– Волк! Волк!

Дед Аким сбросил с руки сапог и забежав во двор. Через считанные секунды он выбежал обратно с ружьём в руке и побежал навстречу Егора, давая головой знак Кольке, об тот зашёл домой. Приближаясь к Егору, дед Аким пару раз выстрелил в воздух, отпугивая невидимого волка и зарядив ружьё повторно, продолжил бежать в сторону мальчика. Егор несколько раз падал в траву, исчезая из поля зрения, но поднимаясь, продолжал истошно кричать на бегу:

– Волк! Коровы! Задрал!!

Когда дед Аким и Егор встретились, старик ещё раз выстрелил в воздух и схватив Кольку в охапку и побежал обратно в деревню…

***

Испуганный, Егор сидел за столом перед глубокой тарелкой с пирожками и жуя один из них сквозь слёзы рассказывал:

– Пришёл я на то место, где коровки наши обычно пасутся, а их нет там… Пошёл я дальше к опушке лесу и вижу в кустах шиповника лежат они, друг на друге как бы и внутренностями наружу, отложив надкусанный пирожок в тарелку, Егор рукавом вытер заплаканное лицо и отодвинулся от стола. -Не хочу больше есть…

Прижав сына к себе, мать Егора сама уже обливалась горючими слезами и причитала, что вот если бы волк там был, то не ушёл бы её Егорушка живым домой. Выругавшись в ответ на женские всхлипы, отец Егора потрепал сына за шевелюру и подытожил:

– Мужиков собирать надо… видно опять наш волколак в деревню пришёл. Сначала коровы, потом…

Договорить ему не дала вновь заревевшая жена, и мужчина, махнув в её сторону рукой вышел в сени. Окровавленную одежду, что сняли с ребёнка сразу после того как дед Аким притащил зарёванного Егора домой, выкинули в печь. Мальчик объяснил, что это он притрагивался к мёртвым коровам, а мать, думая, что это кровь её сына, при виде этого, упала в обморок. Не доев ужин, мальчик, н прекращая всхлипывать, побрёл в свою комнату и упал на кровать.

Его до сих пор тошнило от увиденного в лесу. Столько крови он не видел ещё никогда в своей жизни, а запах разорванной утробы животного, казалось, пропитал его кожу насквозь. Ужасно болел живот. Видимо от истошного крика, что вырвал из себя мальчик, когда увидел истерзанных коров и от того, как он стремглав бежал с поля домой. Сердце трепыхалось так, что вот-вот должно было или разорваться или вырваться из груди. Егор проворочался на кровати несколько часов и уснул лишь далеко за полночь.