Глаголют стяги

И — «нача Володимир доспевати, яко взяти город». О том, чтобы взять его «копьём», приступом, и речи быть не могло: засада его[10] была значительна и за высокими заборалами крепости жители могли спать спокойно до тех пор, пока из Византии не подоспеет подмога. Володимир обложил город со всех сторон, уставил тараны, пороки и пращи и, по обычаю Руси, стал возводить вкруг стен насыпной вал. Было очень жарко, дружина раскисала, работа подвигалась довольно вяло. Поэтому был пущен — больше от нечего делать — слух, что корсунцы уносят по ночам землю тайными ходам в город. Стали искать тайных ходов — их не оказалось. Почёсываясь и позёвывая, стали продолжать насыпку вала. Пороки били в стены. Пращи посылали в город тяжёлые камни. Князь с дружиной в шатре разубранном пировал, истребляя по случаю жары всякой «вологи» неисчислимое количество, и квасу, и мёду, и вина, и олуя — светлого норманнского пива, который элем прозывается. Муромец от бездействия очень скучал и, притулившись где-нибудь в холодке, храпел целыми часами. Он даже толстеть стал, и это беспокоило его: кольчуга-то и так едва сходится!

А в Корсуни попы все молебны пели, чтобы Господь пришёл к ним поскорее на помощь, и смотрели в лазурную даль моря: не бегут ли от горизонта ветрила красные?

Но ветрил не было. Тогда начальство снова заставляло попов молебны петь. Среди корсунцев было, конечно, немало людей предприимчивых, которые уже подумывали втихомолочку о том, как бы, несмотря на молебны, руси город предать и тем покончить неудобства осады, и получить награду свою. Особенно думал о том Анастас, который занимался поставкой молодых красавиц на царьградское торжище и повсюду…

И вот раз, когда попы, по обыкновению, взывали с городской площади к Господу о помощи, со стены полетела в русский стан стрела с грамотицей малою, в которой на очень плохом русском языке неизвестный друг извещал сиятельнейшего русского князя, что стоит только перекопать воду, которая шла в город под землёй трубами с восточной стороны, и Корсунь сдастся. Володимир так и сделал, и стали люди в городе изнемогать «жажею водною».

И — сдали город. Князь Володимир с дружиной своей чубатою и воями при звуках труб и бубнов торжественно въехал в богатую Корсунь. В тот же вечер Анастас — высохший кривой грек, липкий, как осенняя муха, — добился, чтобы его допустили пред светлые очи князя.

— Это я пустил к тебе стрелу, княже… — заюлил, закланялся и заулыбался грек. — Ах, глупый народ: разве можно сопротивляться и гневить такого блистательного князя?!

С первой же ночи он снабдил и князя, и всю дружину красивыми девицами и чрезвычайно скоро сделал себя совершенно необходимым при дворе завоевателя. А попы грецкие тем временем пели молебны, благодаря Господа за прекращение брани.

И в Царьград было снаряжено пышное посольство: великий князь киевский Володимир желает взять за себя царевну Анну, а не то и Царьграду будет то же, что и Корсуни. На ушко говорили, что Анне было уже под тридцать, что это был подсохший уже перестарок, но она была дочь и сестра императоров византийских, и этого было достаточно… Муромец, провожая посольство, просил привезти ему из Царьграда лук какой поспособнее…

В свите посольства ехал, между прочим, и Ядрей, как человек бывалый и по-эллински борзо говорить гораздый. Он был смущён ещё больше прежнего: по рати ходили тёмные слухи, что князь задумал будто креститься!.. Неужели и его обольстили окаянные прелестями своими? Отец его погиб благодаря козням их Стратилата, а он, ни на что не глядя, лезет в расставленную ему ловушку!.. Но когда ладьи посольские ткнулись вострыми, отбелёнными морской волной носами в песок морской, в глубине Рога, неподалёку от церкви Святой Мамы, и увидел он опять пышные картины великого города, в нём поднялись сомнения с другой стороны: уж не бесы ли лесные, тёмные, прельстили его, заставив усомниться и почти отказаться от веры крещёных? Гляди-ка, какое тут богатство, какая сила всего!..