Глашенька

– Да ну, танец! – засмеялся он. – В армии говорили: скобарь с колом страшнее танка. Вот и весь танец.

– Я даже знаю, про кого это говорили, – заметила Глаша. – А все-таки непонятно, как ты его так быстро ударял.

– Это не очень быстро, – возразил он. – Вот тренер, который мне навыки боя ставил, тот пять-шесть ударов в секунду мог наносить.

– Ну да! – не поверила Глаша.

– Точно. Это даже в карате невозможно. Там удары прямые, и в каждый надо всю энергию вкладывать, иначе противника не собьешь. Карате ведь японцы придумали, маленькие они, им иначе никак. А мы-то вон какие вымахали. – Он улыбнулся. Улыбка получилась немножко виноватая, будто бы он извинялся, что такой вымахал. – У нас и удары другие – с проносом, по кривой, и обеими руками сразу, и подряд. В каждый всю энергию не вкладываешь, задача другая. В каком-то смысле – да, танец. Очень старая техника боя, старинная. Ну, это на пальцах трудно объяснить. Но в драке помогает очень. Особенно если окружают.

– Ужас какой-то! – вздохнула Глаша. – И когда же ты этим занимался?

– Да лет пять назад, наверное.

– И зачем же тебе лет пять назад все это было нужно? – засмеялась она. – С кем ты драться собирался, Лазарь? С министром здравоохранения?

– Ну, мало ли… Такие вещи надо уметь. Видишь, пригодилось.

Этого ей было не понять. Что он считает важным, что неважным, что, он думает, должно ему пригодиться – загадка! Но не будь этой загадки, и жить бы не стоило, конечно.

Согрели воду в цинковом ведре. Промыли и перебинтовали колено. Морщась и фыркая, Глаша намазала губы йодом, а про синяк сказала, смеясь:

– Все будут думать, что меня муж побил!

– Думать могут что угодно, но глупостей говорить не надо, – мрачно сказал Лазарь.

В отличие от нее, он не находил во всем этом ничего смешного.

– Что ж ты упрямая такая! – воскликнул он в сердцах.

– Я не уеду, – быстро сказала она. – Ни на день от тебя не уеду.

И тут же вспомнила…

– Что? – Лазарь сразу заметил, как переменилось ее лицо. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Только… Мне в Москву придется поехать.

– Надолго? – спросил он, помолчав. – Или…

– И не насовсем, и не надолго. Просто мне надо будет встретиться… С тем человеком, с которым я жила эти три года.

Молчание повисло в комнате. Оно было тяжелым, как горе. Глаша чувствовала это горе у Лазаря внутри – очень большое оно внутри у него было.

– Я сама себя обманывала, некого винить. А он не сделал мне ничего плохого. И это еще очень мало сказано, – проговорила она наконец. – Я уехала в его отсутствие. Это непорядочно и трусливо. Я сама должна все ему сказать. Если ты решишь, чтобы я после этого к тебе не возвращалась…

Глаша замолчала, как захлебнулась. Она не знала, что будет, если он так решит. Это было бы совсем не то, что его увещевания пожить годик-третий-пятый в Венеции, чтобы не встречаться с Кульдюмом.

– Я не вернусь, если ты скажешь, чтобы я после этого к тебе не возвращалась, – сказала она.

Никакие слова, которые приходилось ей произносить в жизни, не дались ей так тяжело.

Глаша отвернулась, отошла к окну. Отодвинула занавеску. Снег белел в пространстве ночи.

«Что же теперь?» – подумала она.

Она почувствовала его дыхание у себя на макушке. Он коснулся ее волос губами и дышал в них тихо, горестно. Она замерла. Его руки легли ей на плечи. От этого стало легче его слушать – легче стало расслышать, что он ей говорит.

– Ты вернись, – сказал Лазарь. – Вернись ко мне, кроха моя родная. Не сердись на меня.

– Разве я сержусь?

Глаша обернулась, подняла на него глаза. Только потому слезы и не пролились из них, что она смотрела вверх.

– Как я могу на тебя сердиться? – повторила она.

– Да вот так. Нутро мое мужицкое, дурное наружу прет, не грех бы тебе и рассердиться. Поезжай, – сказал он. – Что поделаешь? Против себя нельзя идти. А ты честная и серьезная.

– Книжная девочка?

Она улыбнулась. Слезы пролились из глаз и закапали на пол. Лазарь подставил под них ладонь.

– Ну вот, – сказал он. – Хоть умывайся! Ну все, все, Глашенька. Не плачь. Давай спать ложиться.

– Да, – кивнула она. – Тебе уж и вставать скоро, а я… Устроила тут.

Они легли, выключили свет. Тьма в комнате стояла беспросветная, но оба они чувствовали, что каждый не спит. Это было им более ясно, чем если бы они видели друг друга при ярком свете.

– Я ведь тебе не сказала, как все получилось тогда.

Глаша лежала на одной подушке, Лазарь на другой. Она не решалась протянуть руку, чтобы к нему прикоснуться.

– Не надо мне этого говорить.

Он тоже не протянул к ней руку.

– Надо, – сказала она. – Я не хочу, чтобы это между нами было.

– Этого между нами нет.

Она почувствовала наконец, как он коснулся ее ладони. Коротко и осторожно. Она сжала пальцы, и его рука осталась у нее в руке.

– Я и сам понимаю, Глаша, – сказал Лазарь. – И что ты чувствовала, понимаю. Помню же, как оно тогда у нас было. Тягостно, ничтожно. Сам же я к этому все привел. Должна ты была от меня уйти – и ушла. Что тут еще объяснять? А подробностей я знать не хочу. Уж ты прости.