Гласность и свобода

Но работу «Гласности» надо было прекращать. Для этого было много причин, но главной была одна — мы семнадцать лет боролись не жалея ни здоровья, ни жизни с самой зловещей силой, которую создала в своей истории Россия — Комитетом государственной безопасности, предсказали его приход к власти, устояли до той поры, когда выяснилось, что к управлению страной эта уголовная организация не способна, но больше уже ничего не могли сделать. Начиналась новое время: правление России уже разложившимся (как коммунистическое руководство до этого) трупом этой структуры, который, однако, вполне еще был способен просидеть на троне, как давно умерший китайский император, еще лет двадцать — заражая и без того вымирающую и отравленную страну все новыми дозами своего трупного яда. Ничего сделать мы уже не могли. Вероятно, мы плохо работали, если в отличие от других все понимая, допустили всю эту катастрофу в России, но все определялось не только силой противника, но и нашими весьма скромными способностями и возможностями. Делать вид, что я еще что-то могу, реально кому-то помогаю — то есть обманывать окружающих мне было противно.

Когда-то, в восемьдесят третьем году, после моего второго ареста один из пяти моих следователей спросил меня с неподдельным интересом:

— Сергей Иванович, зачем вам все это нужно — выпускать какой-то бюллетень, защищать людей, озлобленных на власть? У вас же все есть — я знаю, что вы гораздо богаче меня. Если бы хотели, продолжали бы печататься, да и остальную часть семейной коллекции мы бы вам вернули. А так была одна тюрьма, теперь будет вторая…

Это был тот же следователь, который на мою демагогическую жалобу, что первый раз дело было сфабриковано, потому что сотрудники КГБ постоянно агитировали меня сотрудничать, а «разве плохого человека будут звать в КГБ?» и рассказ о том, что мне сулили дачу в Красногорске и какие-то немыслимые заработки, коротко заметил:

— Все равно бы обманули…

— А я не проверял.

Но на этот раз я ему ответил вполне серьезно, что хочу, чтобы хотя бы мои дети жили в лучшей стране, чем я.

Теперь я в своей личной жизни тоже мог подвести итог: сын мой Тимоша вскоре после «победы демократии» в России был убит сотрудниками КГБ, после предупреждения оттуда же, что «сохраняется опасность для вашей жены и дочери» им, не желавшим уезжать из России, пришлось просить о защите у правительства Франции.

Были проблемы трудные, но менее катастрофические. Почти два года «Гласность» не получала ни одного гранта и денег не было совсем. Пришлось отказаться от обоих офисов, все перевезти на Чертановскую, где раньше был склад изданных нами книг и мастерская. Это был результат совместных усилий КГБ и правозащитных организаций, разозленных тем, что «Гласность» отказывалась поддерживать их вранье о «сетевых проектах», сотнях, если не тысячах блестяще работающих под их руководством общественных организаций и, следовательно, росте демократии в России. В результате во всех наблюдательных советах фондов Рогинский, Алексеева и Пономарев всегда голосовали против проектов «Гласности». Я уже не мог продать что-то из коллекций, потому что с девяностых годов многое изменилось: антикварная торговля стала профессиональной и не допускающей конкуренции, а появившиеся дилеры хотели стать миллионерами за две недели и готовы были сразу что-то купить только за такие гроши, которые не спасали положение. Уходили последние сотрудники, шло откровенное разграбление «Гласности». Шофер мой вскоре признался, что раньше был офицером связи Гейдара Алиева, тут же предложил, что может возить меня на «Мерседесе» с мигалкой, но, главное, когда по-прежнему преследуемые как дикие звери «портосовцы» попросили у меня однажды разрешения переночевать на Чертановской, вдруг в девять вечера дверь открылась и появился этот шофер, у которого не могло быть ключей. По-видимому, в это время именно он выкрадывал основные части архива и, главное, подготовленные к печати макеты книг.

И все же я, вероятно, со всем этим справился бы, если бы считал нужным — не в первый раз мне уже пришлось бы восстанавливать «Гласность» после разгромов и грабежей (заметим, что только нас и громили регулярно), хотя устал я к этому времени безумно, то и дело просто засыпал сидя за столом, да и никакого серьезного заместителя у меня уже не было. Но были и две другие причины, почему мне не хотелось, было особенно трудно вновь восстанавливать «Гласность», находить для нее какие-то деньги. За эти годы Россия переменилась. Почти все как-то привыкли, смирились с властью КГБ и в отличие от прежних полутора десятилетий уже почти никто не хотел идти работать в «Гласность». Андрей Парамонов несколько лет до этого работавший моим заместителем, сказал мне:

— Сейчас не время для таких проектов, как у «Гласности». Наступило время «малых дел».