Гласность и свобода

Вызывала подозрения у КГБ и отважная Лена Санникова, попытавшаяся продолжить издание «Бюллетеня «В» в основном для того, чтобы отвести от меня обвинение в его редактировании. Но я уже примерно через месяц сам сказал об этом удивленным своим пяти следователям: из имевшихся у них материалов было ясно, что недели через две они сами это поймут, а мне хотелось лишить их удовольствия разоблачать меня и доказывать, что именно я — редактор, с помощью уже найденных ими, но не сразу понятых моих рукописей и откровенных показаний переписчика. Лена Санникова тоже еще была в ссылке, но по другому обвинению. У меня, благодаря принятым мерам предосторожности, кроме лежащей на столе рукописи моей редакционной статьи ничего найдено не было (Федя Кизелов сделал в подвале моего дома очень хитроумный тайник, который на трех обысках так и не был найден).

Но в Москве были замечательный математик Лена Кулинская (ее первый муж — Володя и был тем, неизвестным КГБ курьером, который собирал у всех сотрудников «В» материалы и привозил мне в Боровск), уже вернувшаяся из ссылки (но тоже по другому делу) Таня Трусова, уже готовая к аресту — материалы о ней открыто собирали — безумно храбрая Ася Лащивер и испытавший уже больше всех остальных — Кирилл Попов.

Впервые за четыре-пять лет я мог открыто приглашать их в свою московскую квартиру и частью там, частью — на прогулках, чтобы уж не все становилось известно КГБ, обсуждать, что же нужно делать дальше. По-прежнему, как и четыре года назад, когда все оставшиеся на воле и особенно Таня Трусова и Ася Лащивер, самоотверженно помогали моей жене — Тамаре и детям, прорывались на закрытые заседания суда в Калуге (Аню и Таню «снимали» с электричек) ни у кого из сотрудников бюллетеня не было и тени страха. А для него, все это хорошо понимали, по-прежнему были большие основания.

Всем нам было ясно, что роль свободной печати в новых условиях безмерно возрастает. Лена Кулинская и Ася Лащивер особенно настаивали на скорейшем возобновлении бюллетеня. Впрочем, создавать или восстанавливать уже предстояло совсем новый тип издания. Проблемы экономические, социальные, перспективы политических перемен в стране должны были занять главенствующие места. Это сказалось и на его объеме — уже со второго номера он превращался во все более «толстый» ежемесячный журнал.

Без больших споров было выбрано название — «Гласность», конечно, в память о реформах Александра II и статьи Солженицына, но с прямым противопоставлением двусмысленным выступлениям Горбачева. Года через два одна из газет выделила Асе целую полосу для статьи «Гласность Григорьянца и гласность Горбачева», где, естественно, не было найдено в них большого сходства.

Для первого номера журнала «Гласность» дал большое интервью Андрей Дмитриевич — это была его первая публикация в Советском Союзе после возвращения из ссылки. Андрей Дмитриевич при этом вполне разумно отказался войти в состав редколлегии, слегка обидев меня, не понимавшего в тюремной изоляции вполне его масштаба и реальной всемирной славы, замечанием:

— Если я стану членом редколлегии, все скажут, что это Сахаров решил издавать журнал, а это не так.

Мое предложение группе других известных и сознательно представлявших очень разные группы диссидентов стать членами редколлегии — с тем, чтобы их материалы, их взгляды и их представления о настоящем и будущем страны были внятной составной частью журнала, тоже были после некоторого размышления почти всеми отклонены. И это уже было знамение нового, не сразу мной понятого, времени.

«Гласность» уже не могла быть продолжением диссидентских «Хроники текущих событий», «Бюллетеня «В» или Солженицынского фонда, то есть помогать всем и быть обращенной ко всем протестным движениям в Советском Союзе. Единства, объединенного тюрьмой, больше не было — началось внятное размежевание политических позиций. Хотя сперва все охотно согласились — ведь на самом деле все мы понимали, как остро необходим серьезный диссидентский журнал.

Но еще через неделю, когда собрались у меня вторично, отец Глеб Якунин, который был возвращен к службе в храме в Пушкине, ежась от неловкости, сказал, что его вызвал к себе Ювеналий — митрополит Крутицкий и Коломенский и категорически потребовал, чтобы отец Глеб не входил в редколлегию журнала «Гласность». Конечно, мы все понимали, что квартира моя прослушивается — больше того, недели за две до того соседи сверху тайком сказали жене, что их попросили целый день не приходить домой, а грохот дрелей в потолках нашей квартиры не давал говорить по телефону. Соседи рядом ничего нам не говорили, но когда открывалась дверь нашей квартиры, приоткрывалась дверь и к ним — оттуда, очевидно, наблюдали, за теми кто вошел. Все эти игры были чрезмерными, но привычными, а вот чтобы митрополит так откровенно ссылался на данные гэбэшной прослушки — это уж было слишком. Позже выяснилось, что Ювеналий у органов КГБ носил псевдоним «Адамант».